Промельк Беллы - [65]

Первое впечатление от их дома было совершенно ошеломляющим. Мы попали внутрь золотой шкатулки. Золотыми были портьеры из парчовых индийских тканей и ламбрекены над ними. Мебель была позолоченная, прозрачные занавески на окнах — из тонкого золотого тюля. Обои — золотого цвета. А в проемах дверей свисали золотые колокольчики на тонких золотых нитях. Облик квартиры никак не вязался с образом хозяина, более того — они были в вопиющем противоречии.

Михаил Кузьмич, Миша, был простой мужик. И он так и общался с людьми. Просто и без затей. Он предложил сесть и выпить. Сам пил много и широко наливал. И когда наливал, приговаривал: «Бутылка удлиняет руку!» — это была его любимая присказка, и он все время повторял ее за столом. И ухитрялся дотягиваться до самых далеких рюмок, которые тоже были с позолотой.

В течение всего застолья мы говорили с Михаилом Кузьмичем, с Мишей, о судьбе Володи Высоцкого и о том, что необходимо принять его в писательскую организацию.

Белла вспоминала этот разговор:

— Миша, может, можно как-то Высоцкому помочь — он беззащитный человек, как всегда актеры, подвластный режиссерам. Но в театре ему уже разрешают петь его песни со сцены. Это уже немало, значит, нет полного запрета на его творчество. Может быть, все-таки примешь его в Союз писателей?

— Только через мой труп!

И напрасно он это сказал… Но это, конечно, ничего не значит. Володенька Высоцкий — большой человек, очень большой поэт.

Как-то один корреспондент спросил Высоцкого:

— А вы хотите быть знаменитым?

И ответ Высоцкого:

— Хочу и буду.

Он понимал себе цену. По-моему, убедительно. Он замечательный, замечательный, замечательный человек.

Понять отказ Луконина мы не могли. Было очевидно, что стихи Пастернака не должны ему нравиться. Они были ему непонятны, и он их отвергал. Со стихами Бродского он вряд ли был знаком, но если бы знал, то, скорее всего, тоже бы отверг. Ему нравилось более простое, земное стихосложение. Но почему он при этом не воспринимал стихи Высоцкого, было непостижимо. Я думаю, разгадка в том, что он был насквозь проникнут советской идеологией. Он был, выражаясь языком Александра Зиновьева, гомо советикус, а советская власть не могла принять творчество Высоцкого с его искренностью и свободолюбием, ведь оно отражало подлинную жизнь.

Я рассказал об этом случае, чтобы показать трудности, которые возникали на пути Володи Высоцкого.

* * *

Вскоре после нашего приезда в Париж нас пригласила в ресторан Зинаида Шаховская, главный редактор газеты «Русская мысль». Это была очень интересная для нас встреча с удивительной женщиной, происходившей из русского княжеского рода. Во время Гражданской войны она с родителями выбралась из Новороссийска в Константинополь, а потом в Париж. Во время Второй мировой войны участвовала в движении Сопротивления, потом работала военным корреспондентом, была награждена орденом Почетного легиона.

Зинаида Алексеевна интересовалась у нас тем, что происходит в Москве, перипетиями литературной жизни, а мы ее расспрашивали о Бунине и Набокове, которых она знала.

После этой встречи в «Русской мысли» была опубликована статья под заголовком: «Белла Ахмадулина в Париже». Статья была чрезвычайно комплиментарной, располагалась на развороте, привлекая внимание читателей. Нам стали звонить русские парижане, радостно приветствовавшие нас и предлагавшие встретиться где-нибудь в ресторане или у них дома. Все просили Беллу прочитать стихи в каком-нибудь публичном месте.

Конечно, в Париже и Белле, и мне хотелось наверстать упущенное — увидеть и услышать тех людей, встреча с которыми помогла бы восстановить связь времен, прерванную существованием советской власти, в первую очередь литераторов и художников, эмигрировавших во Францию.

Жгучий интерес вызывал Марк Шагал. Мы мечтали встретиться с ним, прикоснуться к тайне его личности и, может быть, таким образом обрести что-то для себя, для своего пути в жизни и в искусстве.

Должен сказать, что у многих людей российского происхождения, которые были ближе к нам по возрасту, такой же интерес вызывала встреча с Беллой и, может быть, со мной как представителями современной, загадочной для них советской России. Проявлением этого интереса стал звонок Иды Шагал с предложением встретиться и показать нам работы ее отца, которые хранились у нее. Этот звонок был огромной радостью для нас. Ида познакомилась с Беллой во время первого приезда Беллы в Париж и теперь хотела возобновить знакомство.

В это время у Иды гостила Наталья Ивановна Столярова, с которой мы познакомились благодаря посредничеству Степана Татищева. С ними мы проводили в Париже много времени.

Интересно, что в ранней молодости, в Париже, Наталья Ивановна была музой Бориса Поплавского, быть может, лучшего поэта первой волны русской эмиграции. Он был влюблен в Наталью и посвятил ей свой единственный сборник стихов «Флаги». Я «открыл» это совершенно самостоятельно, листая книгу Поплавского, где перед второй частью обнаружил посвящение Наталье Столяровой. Наталья Ивановна не помнила об этом и прочла посвящение после того, как я показал ей.

История Столяровой поразительна, так же как поразительна ее наивность, из-за которой она даже раньше Цветаевой решилась на отъезд из Парижа в Москву и тоже жестоко поплатилась за это.