— Пресвятая матрица! Если ты так и не написала этот рассказ, то я не мог бы знать о твоем существовании. Тогда как я здесь оказался? Черт возьми, парадокс получается. Мне не положено провоцировать такие ситуации. Не говоря о том, что я, чего доброго, вдохновил индейцев взяться за оружие. Ты не заметила чего нового в истории Америки?
— Ты о чем?
— Неважно. Послушай, у меня идея. Когда точно ты развелась?
— Не помню. В конце семьдесят девятого. В октябре или ноябре вроде бы.
— Ладно. Туда-то я и направлюсь. В ноябрь тысяча девятьсот семьдесят девятого. Жди меня.
— Это как?
— Хороший вопрос. Ну, просто поверь мне на слово: мы будем сидеть с тобой в этой комнате, прямо здесь и прямо сейчас, но только кое-что в нашей жизни сильно изменится, ведь мы будем пятнадцать лет как женаты, уговор?
— А как же Арни?
— Арни ничего не заметит. Потому что ты никогда не выйдешь за него. — Алан поцеловал ее в щеку. — Я на минутку. То есть… Короче, до встречи в семьдесят девятом. В общем, ты поняла. — И он направился к двери.
— Погоди, — окликнула его Сесили. — Ты вроде того парня, который выскочил из дому купить пачку сигарет, а вернулся через тридцать лет.
— Что за парень?
— Да так. Мне нужны гарантии, что тебя не занесет куда-нибудь. Тащи сюда свою машину.
— Что, вот это она и есть? — удивлялась Сесили через минуту.
— Она самая.
— Черт возьми, а похоже на велосипед.
— Куда поставить?
Сесили повела его наверх.
— Сюда, — показала она.
Алан разложил велосипед и поставил возле кровати.
— Не хочу, чтобы ты улизнул от меня в следующий раз.
— Но я и в этот раз не хочу.
— Придется. Я замужем и по крайней мере на пятнадцать лет тебя старше.
— Но твой возраст не имеет никакого значения. Когда я впервые увидел тебя и влюбился, ты уже триста лет как была мертва.
— Да уж, ты умеешь сказать девушке приятное. Знаешь, не нужен тебе семьдесят девятый. Я парадоксов не понимаю, но знаю, что они мне не нравятся. Если мы хотим навести порядок, то тебе лучше появиться до тысяча девятьсот семьдесят третьего, когда должен был выйти мой рассказ. Попробуй семьдесят первый или семьдесят второй. Сейчас мне кажется, что те два года были какими-то необычными. Я жила как во сне. Ничто не имело значения, ничто не трогало меня. Такое ощущение, как будто я все время чего-то ждала. Ждала день за днем, хотя так и не поняла, чего.
Она отступила назад и стала наблюдать, как он медленно вращает диск управления. Потом он исчез. А она кое-что вспомнила.
Как она могла об этом забыть? Ей было одиннадцать, и она причесывалась перед зеркалом в спальне. Да-да, она закричала, и когда родители ворвались в комнату и стали спрашивать, в чем дело, она ответила, что видела мужчину на велосипеде. Родители даже хотели отвести ее на консультацию к детскому психиатру.
Черт побери этого Алана. Опять он промахнулся.
Та же комната, только в ней все по-другому, другое время суток. Алан усиленно таращил глаза — в темноте трудно было что-то разглядеть. Он едва различил очертания фигуры на кровати, но ему этого оказалось достаточно. Фигура взрослого человека, и рядом с ней на кровати никого. Он наклонился к ее уху.
— Сесили, — прошептал он, — это я.
Алан взял Сесили за плечо и тихонько потряс. Пощупал пульс. Включил лампу на столике, посмотрел на сморщенное лицо в обрамлении седых волос и вздохнул:
— Прости, любовь моя.
Он накрыл ее лицо простыней и снова вздохнул. Потом сел на велосипед и развернул распечатку с инструкцией. Рано или поздно он своего добьется!
