Пролитая вода - [41]

Шло время. Тенишев, уже раздраженный тем, что Андрей так охотно принял чужую компанию, выпил свою водку и понял, что больше ждать не будет. Он покосился на Андрея, увлеченного новым разговором, выпил холодный кофе и быстро вышел.

В фойе еще шевельнулось сомнение, не вернуться ли, но чистый воздух после прокуренного зала был так приятен, что Тенишев поспешил к выходу.

Время явственно поделилось на прошлое и будущее, и Тенишев сравнил это с тем, как наполненный светом троллейбус отразился в выпуклых окнах дома, перескакивая из одного в другое.

4

Другая жизнь занимала Тенишева. И он с удовольствием повторял это слово, радуясь одному из его значений: новая жизнь занимала пространство, мысли, душу, даже взгляд до угла темной улицы, выходившей на Садовое кольцо, – все становилось другим. Наконец-то начиналось продолжение, именуемое по-прежнему жизнью, но Тенишев знал, что для этого нет лучшего слова, чем продолжение. Не разрозненные чувства, в перерывах заполненные насилием молчания, а долгий и единый звук отражения – будто наконец донеслось откуда-то собственное эхо.

Несколько человек прошли навстречу, и Тенишев сбивался в шаге, чтобы не наступить на их длинные тени, как всегда переступал детский рисунок на асфальте. Прохожие всматривались под ноги, думая, что Тенишев перешагивает лужи.

На остановке никого не было. Тенишев хотел еще пройти пешком, поднял голову на большие квадратные часы, чтобы узнать, сколько времени еще будут ходить троллейбусы: стрелки вот-вот готовы были сомкнуться на двенадцати. Приближение стрелок к этой цифре, которая всегда, с самого детства, означала порог времени, показалось Тенишеву соединением чуда и простоты происходящего. Он почему-то вспомнил себя в детстве, тем мальчиком, который не мог понять, как люди живут, зная, что каждый из них – один из всех остальных. Он с ужасом думал тогда, что ему во взрослой жизни придется смириться с такой же мыслью. Тенишев вспомнил, как считал себя повзрослевшим на один день, представляя часы именно с таким расположением стрелок – на двенадцати. Почему он всегда готовился к следующему отрезку своей жизни? Будто примерял к себе, как одежду с чужого плеча, будущее.

«Как просто все и очевидно», – подумал Тенишев.

Он огляделся вокруг. Улица была пуста, словно этим разрешая Тенишеву и дальше забавляться своими мыслями.

– Продолжение, – проговорил он тихо, – я привыкаю к продолжению.

Через несколько минут к остановке подошла пара. Пожилой мужчина был пьян, одной рукой он обнимал девушку, другой размахивал перед собой и говорил, похоже, по-итальянски. Он словно разговаривал с собой, то спрашивая, то отвечая, и видно было, что он повторяется в который уже раз. Девушка старалась перехватить руку, опустить ее, но мужчина отводил руку в сторону и опять жестикулировал. Они остановились за перегородкой остановки.

– Ну почему, почему? – с акцентом громко воскликнул мужчина.

– Я уже сто раз говорила.

– Почему сто, надо один раз соглашаться, соглашиваться…

– Я не могу.

Они помолчали, и потом мужчина опять на своем языке начал быстро бормотать вопросительные слова. Тенишев выступил из-за перегородки, чтобы обнаружить свое присутствие. Он оглянулся и увидел, что мужчина взял руками голову девушки, чтобы заглянуть ей в глаза, а та уворачивалась – лицо ее блестело от слез.

– Не могу ли я помочь? – громко и отчетливо спросил Тенишев.

– Кто это? – уставился на него мужчина. – Замолчите.

– Это вы замолчите. И перестаньте приставать к… спутнице.

Девушка испуганно взглянула на Тенишева.

– Не надо, молодой человек, никто не пристает. Папа, – обратилась она к мужчине, – видишь, человек подумал, что ты ко мне пристаешь. Перестань, поговорим завтра.

Тенишев подумал, что «папами» девушки называют старых своих любовников. Но, наверное, за глаза – а тут звучало как обращение.

– Девушка, я не у него, а у вас спрашиваю: не могу ли я помочь?

– О, какая страна! Все мешают жизнь, замолчите! – почти прокричал мужчина, выбросив вперед руку.

Тенишев подошел, коротко ударил по протянутой руке вниз, глядя прямо в глаза, сказал мужчине:

– Успокойтесь.

Опешивший человек некоторое время молча смотрел на Тенишева, потом дернул за собой девушку к краю тротуара, начал махать рукой проезжавшим машинам.

– Плохо, здесь всем плохо, я устал, – бормотал он.

Девушка удерживала его, чтобы он не метнулся на проезжую часть, но он сильно покачивался и увлекал спутницу за собой. Тенишев взял ее под руку:

– Послушайте, я успокою вашего папашку, пусть едет отдыхать. Я вас провожу.

– Да отстаньте же! – девушка с силой выдернула руку.

И Тенишев, будто его освободили, повернулся и поспешил прочь. Ему было стыдно за то, что он пытался влезть в чужую жизнь, и его вмешательство было похоже на стремление к легкой поживе: почувствовать себя героем, лучшим, чем этот «папашка». Тенишев вдруг подумал, что подобное вмешательство, на первый взгляд благородное, так напоминает подсаживание к столику перепившихся людей человека трезвого, скажем, с чашечкой кофе, и человек этот первое время с улыбкой отклоняет предложения выпить, а потом все же соглашается, словно делает подарок, и пьет, но остается трезвее, и подлость подсадного состоит в том, что он и пьет, и чувствует себя выше этих алкашей. Ему исповедуются, он успокаивает, прощает, выпивая рюмку за рюмкой. Потом он уходит – не оставаться же за столом с этими людьми.