Пролетая над Вселенной - [27]

– Но я не пойду в пед. Ни за что! Работать в школе? Издеваться над детьми? Чтоб они меня ненавидели, подкладывали на стул кнопки и всю жизнь дразнили мымрой?

– Ну как же ты всё поверхностно воспринимаешь, – устало вздохнула мама, – рассуждаешь просто как избалованный ребенок!

Несколько дней спустя меня вернули к этому разговору. Видимо, родители всерьез озаботились моей безнадежной бесперспективностью.

– Мы тут посоветовались с папой и решили, что раз ты категорически отказываешься идти в пединститут…

– Категорически! – быстро-быстро закивала я в подтверждение.

– В таком случае самое лучшее для тебя – профессия театроведа. – Мама произнесла так торжественно, словно одарила. – Это престижно, это интересно, это близко. Хочешь писать? Попробуй, для начала, пописать о театре. Да и я смогу тебе помочь!

Мама служила корректором в журнале «Современная драматургия».

– Но я же… ну мне же… – попробовала возразить я, а мама перебила:

– Аля, даже не представляешь, как увлекательно изучать театральное искусство! – Для пущей убедительности она восторженно закатила глаза, прижав сцепленные в замок ладони к груди. – Ты не заметишь, как вовлечешься! Поверь мне, дочка!

– Но я… но у меня…

– У тебя, Александра, есть год на подготовку, – подытожил отец, больше не давая мне вставить слово, – этого достаточно, чтобы прочитать сто пьес, изучить примерно столько же критических статей, кстати, не просто «пробежать глазами», а выучить так, словно бы ты сама их написала. Докажи нам, наконец, на что ты способна! Это замечательный вариант для тебя, Александра. И для нас.

Так, им казалось, будет спокойнее, ближе к дому и безопаснее для семейной репутации. Я представляла постоянную угрозу для оной!

Родители опасались, как бы я не связалась с «плохой компанией», не влипла в «дурную историю», не покатилась бы «по наклонной плоскости». Какое-то хроническое недоверие семьи преследовало меня всю сознательную жизнь!

Но как ни велик был родительский авторитет, ни факультет этот, ни сам ГИТИС меня нисколько не привлекали. Перспектива всю жизнь заниматься теорией и историей театра не являлась моей пламенной мечтой.

Я, честно говоря, отказывалась понимать, зачем и кому это надо – приходить в театр не для того, чтобы отдохнуть и насладиться актерской игрой, а исключительно чтобы вглядеться, вслушаться, впиявиться буквально в актерские недостатки и недочеты. Затем умными словами расписать, что хотел сказать режиссер и как ему это не удалось. Безапелляционно раскритиковать всех участников театрального действа. Не только актеров и режиссеров, но также художников-сценографов, может быть, даже костюмеров. Скрупулезно разбирая по косточкам, рассматривая со всех сторон через лупу, да что там, препарируя их! И это все ради того только, чтобы показать себя главным знатоком данного вида искусства.

Меня саму столь часто критиковали, что поступать с другими людьми точно так же не хотелось. Знала, насколько это больно и обидно.

Однако родители были непреклонны. В такие моменты спорить с ними, я знала, бесполезно. Да и речь в данном случае шла не столько обо мне, сколько о реноме семьи!

Перед самим окончанием школы за мной установили неусыпный контроль. Причиной такого ужесточения мер послужило позднее возвращение от мальчика Степы. Золотого Степы. Он учился в наимоднейшем институте и даже имел собственную творческую мастерскую в центре Москвы. Его отец, важный министерский чиновник, обеспечил сына, казалось бы, всем, что нужно для счастья. Всем, кроме радости собственного познавания жизни. За него все было куплено и расписано вперед на долгие годы. Степа вел праздный образ жизни и отчаянно скучал. Ему постоянно не хватало острых ощущений. И потому он предоставлял свою «мастерскую» всем, кто способен его хоть как-то позабавить, хоть чем-то удивить…

Я давно (втайне) мечтала попасть в эту мини-обитель богемной жизни, эпицентр общения пресыщенных сынков и дочек влиятельных родителей, а также примкнувших к ним лиц, объединенных диагнозом – «золотая молодежь». Всех, страждущих только одного – окунуться в блаженную праздность.

Нас с сестрой детально оберегали от таких компаний. Запугивали даже. Рассказывали всякие страшилки про то, как тяжко приходится тем, кто, попадая в подобное гнездо разврата, неизбежно и бесповоротно туда вовлекается. После, не задумываясь о последствиях, забрасывают семью, учебу и вообще – естественное течение своей младой жизни. Они бездумно отдают ее на откуп всепоглощающему раннему распутству. А все дальнейшие попытки отбить заблудшие души у бесчинствующих соблазнов и вернуть их к нормальной жизни, как правило, заканчиваются крахом! Поэтому ступать на эту дорожку, общаться с такими детьми, даже интересоваться подобным образом жизни нам строго-настрого запрещалось.

Сестре, впрочем, все это было неинтересно. Ничего общего с аналогичной молодежью у нее не было и быть не могло. Она была правильная до икоты!

Однажды я явилась невольной свидетельницей весьма характерного эпизода. К семнадцатилетней тогда Лизе в гости пришел мальчик Филипп, с которым их связывали продолжительные, но сложные взаимоотношения. Он был необыкновенно привлекателен – просто нездешней какой-то, аленделоновской привлекательностью. Этого обстоятельства Филиппу было достаточно, чтоб не прикладывать особых стараний для покорения любой представительницы женского пола. Как правило, девушки сами ему на себя намекали. Напрашивались на интерес. И делали все возможное, чтоб заполучить себе красавчика. Он этим безбожно пользовался.