Прокурорский надзор - [27]

На соседней койке под капельницей лежит привезенный ночью пожилой мужчина. Он очень плох. Сахарный диабет. К вечеру приходит в себя, но говорить не может.

Утро ясное, светлое. По стенам пляшут солнечные зайчики.

Приподнимаюсь, в окно видны голые ветви деревьев, припорошенные снегом. Слышна капель. От завтрака отказываюсь, как и накануне. Пробую встать с кровати. Получается, хотя голова и кружится. Выхожу в коридор. Вдоль стен, чуть ли не вплотную — кровати. Все говорят о том, что больница набита до отказа. Становится как-то неловко перед ними — ведь я в комфортных условиях реанимационной палаты.

Моему соседу лучше. Разговорились. Он работает художником где-то рядом с Белореченском. Рассказываю о себе. Лежа на спине, закрываю глаза. И вдруг — яркое, до неправдоподобия четкое видение. Сначала появляется белый прямоугольник, покрытый черными кружочками, расположенными через равные промежутки. Один из кружков вдруг становится зеленым. Рядом с ним зеленым светом загорается другой, перемещаясь на место третьего… Изображение пропадает. Возникает новое — на ярко-малиновом фоне фигурная решетка черного цвета, состоящая из вертикальных черточек разной длины, напоминающих органные трубы. Новое изображение: я вижу белый от снега гребень горы, по которой медленно движется черных точек. Понимаю, вижу я цепочку идущих друг за другом людей, но с большой высоты. Как бы с высоты птичьего полета. Картинка держится пять-семь секунд, и вот вижу стоящего ко мне вполоборота мальчика в черных плавках. Голова в кадр не вмещается, но, судя по всему, ему лет 13–14. Стоит он одной ногой на берегу из снега или очень белого песка. Другая нога на небольшой льдине. Этой босой ногой мальчик отодвигает льдину, и между берегом и ею появляется все расширяющаяся водная полоска. Левая, опущенная рука мальчика совсем близко от меня и вдруг где-то от сгиба локтя по внутренней стороне предплечья медленно скатывается тонкая струйка алой крови. Струйка достигает ладони и безымянного пальца, на песок начинают капать темные капли. Я вижу, как, падая на песок (теперь мне ясно, что это не снег — песок), капли превращаются в шарики, облепленные песчинками. Мне становится страшно, открываю глаза. Рассказываю соседу, что видел. Он заинтересован. Снова закрываю глаза и снова вижу тот же лист с дырочками, ту же решетку… Это — как заставка, своего рода позывные. Затем — ярко освещенная красным закатным солнцем степь, или, скорее, саванна. Желто-бурая трава, редкие деревья с похожими на зонтики куполами. Ярко-синее небо. Появляется огромное стадо бегущих животных, чувствуется, как под их копытами дрожит земля. Рядом со мной проносится, закинув голову с длинными, почти прямыми рогами, антилопа. Из высокой, достигающей груди, травы выскакивает толпа темнокожих, вооруженных длинными палками, людей и проносится вслед за животными. Изображение исчезает, как только я снова открываю глаза. Картинка столь яркая и четкая, что рассказываю соседу даже мелкие детали увиденного. Со мной такое первый раз. «Галюники, то есть галлюцинация», — объясняет сосед.

Входит сестра. Интересуется, смогу ли дойти до кабинета психиатра — это через двор. Надеваю халат и в сопровождении Зины выхожу во двор. Чудесная погода, вот только снег превращается в кашу — сходу промочил ноги в тапочках.

Беседа с психиатром долгая. Приходится снова рассказывать обстоятельства дела, причины, толкнувшие на суицид. Прошу выписать, так как чувствую себя вполне прилично, а в отделении явно не хватает мест. Прямо из кабинета звоню в комендатуру с просьбой привезти одежду.

Утром следующего дня приезжает знакомый «химик» с вещами. Переодеваюсь, прощаюсь с соседом, медсестрой. Врача в кабинете нет, приходится дожидаться, чтобы получить необходимую справку.

В комендатуре меня уже ждет замполит. Сообщает, что завтра утром меня отправляют в Крымск. Показывает список, я одиннадцатый. Даже подпечатано на другой машинке. Я знаю, в Крымске тоже есть комендатура и два или три строительных подразделения, входящих в структуру треста «Краснодархимстрой». Но я совершенно не представляю себе, что там буду делать. К тому же здесь у меня налажена работа, здесь меня знают… Потом догадываюсь — видимо для того, чтобы замять дело с Нерсесяном. Понятно, если бы я «кони двинул» — ему не сдобровать. Но, коль скоро не помер — стараются от меня избавиться… Надеюсь, что, дав знать об этом решении администрации комендатуры Арутюняну, сумею помешать его осуществлению. Прошу у дежурного разрешения позвонить, но странным образом телефон не работает. Из комендатуры же меня не выпускают.

Иду в свою комнату. Там уже стоит вторая кровать, на которой кто-то отдыхает.

Чувствую себя отвратительно. Кроме тошноты и головокружения ощущаю, как где-то в области сердца рождается острая боль. По временам она так сильна, что перехватывает дыхание. К вечеру начинаются судороги. Уже не знаю, что болит — то ли сердце, то ли почки или печень… Сосед — незнакомый мужчина лет сорока — всполошился. Спрашивает, не нужно ли кого позвать. Отрицательно качаю головой, изо всех сил терплю острую боль. По временам она буквально сворачивает меня в бараний рог. Лежать не могу — ищу для тела такое положение, в котором смогу сделать хоть полвздоха. Такое положение находится — высоко поднявшись на подушке, подложенной под спину, слегка поворачиваюсь вправо. Мука адская, но, как это ни странно, испытываю даже какое-то облегчение при мысли, что вот и пришла они долгожданная…