Проклятый дар - [62]

– Не забывается? – спросила бабка Шептуха насмешливо.

– Нет. Я уже сколько раз порывался сюда вернуться, поговорить. Но как вернуться, когда топь кругом? Ребят местных даже просил, чтобы провели, только они не хотят на болото соваться. Фашистских пуль не боятся, а болота боятся. Странно.

– Не странно, а страшно. Местные страх этот шкурой чуют, потому лишний раз Морочь стараются не тревожить.

– Морочь? Что это вообще такое, бабушка? – Голос Алеши стал громче, азартнее. – Это место какое-то особенное?

– Как знать. – Ася не могла видеть, но точно знала, что бабка Шептуха пожала плечами. – Может, и место, а может, и еще что. Морочь – она Морочь и есть. Живых морочит, мертвых не отпускает…

– А как же вы? Не страшно жить прямо посреди топи?

– Меня она не тронет. Уговор у нас…

Асе уже и самой стало интересно, какой такой уговор, даже боль вроде как притихла, но тут бабка Шептуха отдернула занавеску, спросила насмешливо:

– Давно проснулась? А что ж голос не подаешь? Подслушиваешь?

Ася хотела сказать, что и не думала подслушивать, что просто не хотела мешать разговору, но не успела – за спиной старухи появился Алеша.

– Ася! – Он всматривался в ее разбитое лицо, несомненно, страшное и неузнаваемое, и улыбался счастливой улыбкой. – Ася, как ты?

– А что ей станется? – усмехнулась бабка Шептуха. – Я ж говорю – девка двужильная, быстро на ноги встанет. А что шкуру ей эти ироды попортили, так ты ж ее не за шкуру любишь. Да, Алешка? – Она продолжала смотреть на залившуюся краской смущения Асю, а вот гадюка с тихим, вроде как угрожающим шипением обернулась к Алеше.

Что он скажет? Как ответит на этот такой нескромный и такой важный вопрос? Отшутится или вовсе не станет отвечать?..

– Я ее всякую люблю. – Алеша не смотрел ни на гадюку, ни на бабку Шептуху, он не сводил взгляда с Аси. – И любить буду, если она… если ты, Ася, позволишь.

Теперь уже от нее ждали ответа, а она не могла ничего сказать, лежала, затаившись, чтобы не вздохнуть, боясь спугнуть то светлое и яркое чувство, которое не помещалось уже в душе и светом своим заполняло всю избушку.

– Ох, молодые, – сказала бабка Шептуха с какой-то особенной, светлой грустью. – Поговорите уж, а я пока за водой схожу. Кончилась у меня вода…

Они так и не поговорили. И не потому, что не захотели или не смогли, просто обоим вдруг все стало ясно без слов, и свет, уже не помещающийся в избушке, искрящейся волной выплеснулся наружу, растекся над болотом, прибивая к земле поднимающийся туман.

Бабка Шептуха была права: Ася выздоравливала очень быстро. Может, из-за собственных скрытых сил, может, из-за целебных отваров, а может, из-за того светлого и яркого, что наполнило ее жизнь новым смыслом. Алеша не уходил, ждал, когда Ася поправится окончательно. Теперь, когда все самое важное они друг о друге знали, исчезли смущение и неловкость, а будущее казалось таким же ясным, как их новорожденная любовь. И даже туман, уже которые сутки жадно клубящийся вокруг острова, не мог погасить горящий в их сердцах свет.

Только бабка Шептуха с каждым днем становилась все мрачнее и тревожнее, бормотала что-то неразборчивое, надолго уходила в туман, а когда возвращалась, поглядывала на Асю с Алешей с непонятной мрачностью. Может, устала от таких гостей?..

– Уходить вам нужно, – сказала она однажды вечером. – Завтра на рассвете. Ты дорогу найдешь.

Ася всмотрелась в льнущие к мутному окошку тени. Теперь, когда она знала, кто это, было уже не так страшно, главное, с наступлением темноты лишний раз не глядеть в окно. А Алеша видит только опостылевший уже туман. Это хорошо, но как же они пойдут через туман? Куда пойдут? В партизанский отряд?..

– Не будет завтра тумана. – Бабка Шептуха рассеянно погладила гадюку по голове. – Сегодня на ночь останетесь одни. Аська, дверь за мной запри и про соль не забудь. Алешка твой спит уже, я его багульником напоила. Разговор у меня к тебе есть, ему про тот разговор знать не нужно.

Ася обернулась: Алеша и в самом деле спал, положив курчавую голову на скрещенные на столе руки.

– А вы, бабушка? – спросила она упавшим голосом. – Как вы ночью в тумане?

– За меня не бойся. – Старуха улыбнулась и вдруг, всего на мгновение, сделалась молодой и ослепительно красивой. – Что со мной станется? – Она подалась к Асе, перешла на едва различимый шепот: – Не ходи больше на болото, девка. Не отпустит она тебя в другой раз. Вижу, силой ей с тобой уже не сладить, но она хитрая, она людские слабости знает, найдет и в твоей душе лазейку.

– Какую лазейку? – Ася уже не спрашивала, о ком речь, понимала без лишних слов. Теперь она чувствовала Морочь едва ли не так же хорошо, как и бабка Шептуха.

– Знаю я какую, да толку! – Старуха пожала плечами. – Тут тебе самой решать, как быть. Я в молодости оступилась, поверила ее посулам. Да только обманула она меня, Аська, жестоко обманула. И тебя обманет, если поверишь.

– Зачем я ей? Зачем ей такие, как мы?

– Сила в нас. Ей без этой силы не жить, вот и заманивает… Ненавидит лютой ненавистью, злобой исходит, но убить не может. Голодная она всегда, жадная до людских душ… – Бабка Шептуха надолго замолчала, а когда заговорила, голос ее сделался сиплым и незнакомым: – Уговор у меня с ней, я уж и забыла, сколько лет. Подстерегла она меня в лихую годину, когда я от горя хотела руки на себя наложить, посулила чудо, но и цену запросила немалую. Я согласилась. И знаешь, чем уговор тот закончился, Аська? Нашла она, проклятущая, способ уговор обойти, а вот я из дрыгвы вырваться так и не смогла. Привязала она меня к себе, силами моими кормится, как пиявка. А мне одно только остается: заблукавшие души в болоте собирать да дорогу им показывать. Стало быть, и я лазейку нашла, чтоб ей адпомстить