Проклятие Звёздного Тигра. Том III - [29]

Легче — вряд ли, но правильней — наверняка, и неужели отец полагает, что ему требуется объяснять?!

— То был танец, — вырвалось у него.

— Танцы с мечом готовят нас для битв с врагами. А в танце злых слов — с кем готовишься биться ты?

Хуже всего был голос — мягкий, доброжелательный, как всегда. Беседа, а не наказание. Отец никогда не сердился, никогда не наказывал, даже тоном. И так получалось ещё больнее.

— Он сказал, у меня нет друга, значит, я не Рыцарь, — неожиданно для себя прошептал он, глядя в пол.

— Неверно. Ничто, кроме отказа от Заповедей, не лишает права зваться Рыцарем. Тоже часть танца?

Ещё не посмотрев, он знал: губы отца слегка улыбаются. Отец мог понимать не только геометрию.

— Но отсутствие друзей печально, тем не менее. Ты не хочешь поговорить об этом?

Юноша резко тряхнул головой: нет. Отец спокойно кивнул:

— А предпринять что-либо?

— Есть ведь и другие Замки.

— Есть. — Отец помедлил, сочувственно его разглядывая. — Но ты-то другим там не будешь, дорогой.

Подари мне то, чего в мире нет… Услышав голос Пути, оставишь всё и уйдёшь… Рыцарей тошнит от менестрелей… только друг с дружкой умеют, я нарочно с тобой проверила… другим ты не будешь.

До Арда оставалось около двух таров. Нелия терпеливо ждала. Джер пытался понять и ответить.

— Мне кажется, я увижу многое… ну, не как в плаще. Людей, весь Тефриан… По-иному. Правильнее.

— Или попросту грязнее. Один парень из Тени мне сказал: Путь нужен, чтоб Рыцари могли полюбить Тефриан. Полюбить, заметь. А не сбежать обратно в Тень с гневом или отвращением.

— Ты меня спасла от голодной смерти, — улыбнулся Джер. — Разве я тебя вспомню с отвращением?

— О, так ты был в белом плаще, мой милый, — и покосившись на его потускневшее лицо, чуть мягче пояснила: — Возьми, к примеру, в фургон менестреля — и половину товара, считай, в карманы прихватит.

— Каждый? — с сомнением уточнил юноша.

— Не каждый, да с виду не угадать. А ты не оттого, что с девочкой не поладил? Может, чем помочь?

От запаха миал, не растущих нигде поблизости, закружилась голова. Я проверила с тобой нарочно…

— Спасибо. Нет.

И во внезапном порыве откровенности с единственным почти-другом он признался:

— Она проверяла, любят ли Рыцари женщин. Выходит, мог быть не я, любой Рыцарь… — и поспешно замолчал, благодаря богов за освоенное ещё в детстве уменье: что бы ни делалось в сердце, казаться спокойным.

— Будь ты страшным, как Болотник, она дождалась бы другого Рыцаря, ты уж поверь!

Её усмешка была просто чудом: начни она жалеть и утешать, он всё же вряд ли удержался бы от слёз. А так он смог усмехнуться тоже — и снова, как в начале знакомства, подумал: она такая милая, и если б она захотела…

После ужина и весёлого шумного вечера в Арде (Джер плаща так и не надел, тихонечко держался у Нелии за спиной и был, разумеется, всеми принят за ученика-торговца) и тяжёлой от тщетных попыток уснуть, но, к счастью, короткой ночи они запрягли фургон и расстались.

Он неловко держал на раскрытой ладони три монеты, гадая, не обидится ли она, если спросить.

— Я почти ничего полезного и не сделал. Ты не слишком… я хочу сказать, мне не надо много.

— Три стела — не много, — спокойно заверила она, — если сравнить, сколько я выручу на тех ножнах.

Они помолчали. Расставание стремительно превращалось для него из лёгкой печали в трагедию.

— Все носят свои плащи. — Нелия положила руку ему на плечо. Он не поднял глаз. — Твой — белый, у Вэй — чёрные наряды, и мой фургон видят прежде меня самой, и всякие там флейты менестрелей…

— По-твоему, я просто меняю цвет?

— По-моему, той девочке понравился именно ты. Плащ притягивает взгляд, но лишь вначале.

Разве исход любого пути — не следствие первого шага?

— Я тебя не забуду, — тихо сказал он, женщина подняла ладонью его подбородок и поцеловала в губы — крепко, до боли; и потом он до вечера терпел голод и даже не пил, чтобы не потерять вкус её поцелуя.

Он ещё чувствовал этот поцелуй, в сумерках приближаясь по безлюдному тракту к гостинице — судя по гомону из ярко освещённых окон, от нехватки посетителей отнюдь не страдавшей. Так и оказалось, и, долго выискивая глазами свободный стол и с трудом к нему пробираясь, он удивлялся: как столько людей ухитрились сюда попасть, не встретившись с ним на тракте, — не иначе, прилетели по воздуху!

Когда, наконец, появился слуга, Джер об этом спросил. «Луг», буркнул тот и исчез; и юноша, только мысленно взглянув на карту, понял, что речь идёт о деревне. Слуга с заставленным доверху подносом возник возле стола, оставил на нём часть своей ноши и с прежней стремительностью умчался. Он не невежливый, подумал Джер, просто болтать ему некогда, и устал, наверно, — как не устать, бегая целый день с кучей тарелок! Но ощущать полное одиночество среди множества людей, которым вовсе нет до него дела, вспоминая уютный фургон, новое чудесное чувство общности, и интерес, и потом поцелуй… он уставился в стол, сжавшись под ледяным острым грузом неожиданного одиночества и растерянно говоря себе: ты ведь хотел побыть один за Чертой, отчего же, когда желание сбылось, тебе так плохо?!

Его спасла флейта. У него уже болело горло от колючего комка из непролитых слёз — из-за девочки, пахнущей миалами, и безжалостной откровенности Кера и поласковей, но с тем же смыслом — отца, и менестреля, только раздразнившего неправильно спетой песней… и другого, похожего на призрак героя древней легенды, а он стоял от эллина слишком далеко, и что проку от гнева, боли и сострадания, если о них знаешь лишь ты сам — а действует тот, кто ничего подобного наверняка не ощущает, зато всегда в нужный миг оказывается рядом, а ты снова остаёшься в стороне…