Проклятие виселицы - [18]

— Но я не могу досмотреть этот сон, я всегда просыпаюсь, когда поднимаю ребёнка. Ты же можешь видеть будущее. Ты должна опять заглянуть в эту миску, пожалуйста...

— Ничего хорошего из этого не выйдет, духи не скажут больше. Это твой сон, только ты можешь увидеть, как он закончится. — Гита вернулась к очагу, помешала варево в железном горшке, подняв облачко густого пара, запахло варёной дичью и тимьяном. — Но я могу помочь тебе оставаться подольше в мире ночного кошмара, чтобы ты смогла яснее увидеть то, что должна.

Она снова посмотрела на мать, как будто молча о чём-то спрашивая. Старуха наклонилась вперёд в своей постели, облизнула губы, как голодное животное. На иссохшем лице проступило выражение такой жадности, что будь она помоложе, его можно было бы назвать похотью. Гита подошла к изножью материнской кровати, потянулась к узкой щели между ним и плетёной стеной, как будто нащупывая что-то, и наконец достала маленький деревянный ящик. Открыв его, она извлекла сморщенный чёрный корень. В его грубой форме можно было разглядеть две ноги, две руки и тело с головой в виде иссохшего узла там, где когда-то росли листья.

— Ядва. Некоторые зовут их мандрагорами. Те, что мужского пола, белые, но эта — женщина, чёрная и драгоценная как соболь. Из далёкой жаркой страны за морем.

По крайней мере насчет этого Гита не соврала. Мандрагора была настоящей. Немало есть болтунов, продавцов подделок, которые по незнанию или от жадности пытаются выдать за мандрагору корень переступня. Любой глупец, взяв эти корни, ощутит, что они безжизненны, как утопленные котята, почти так же они и полезны. Но эта знахарка была неглупа и слишком уважала наши способности, и потому звала нас, мандрагор, настоящим именем — ведь всякий бессмертный заслуживает величественного названия.

Гита бережно, как ребёнка, держала мандрагору в руках.

— Возьми каплю своей крови с языка и каплю белого молока мужчины, смажь голову этого существа, а после спрячь её под тем местом, где спишь. Она продлит твои сны, и ты сможешь услышать, что говорят тебе духи, сможешь яснее увидеть тень.

Элена потянулась за мандрагорой, но Гита отодвинула её подальше.

— Я тебе сказала, она растёт только в жарких землях. Люди рискуют рассудком и жизнью, добывая её — когда мандрагору вырывают из земли, она кричит так ужасно, что люди сходят с ума. Ядва стоит дорого, гораздо больше, чем несколько сушёных абрикосов.

— Но я хочу только взять её взаймы на ночь, чтобы она показала мне...

Гита рассмеялась.

— Её нельзя взять в аренду или одолжить. Проводник может дать видение лишь тому, кто им владеет. Ты можешь купить её у меня, и как только купишь — избавиться сможешь, только когда точно так же продашь, и за ту же цену.

— У меня есть деньги. Леди Анна даёт мне монеты и одежду, ту, что ей больше не нужна, и ещё красивые серебряные заколки.

Гита покачала головой.

— Думаешь, я заплатила за Ядву деньгами или драгоценностями? Да где бы я их взяла? Нет, ты можешь взять её сейчас, но однажды, когда придёт время — спустя месяцы или, может быть, годы — я попрошу тебя оказать мне какую-нибудь небольшую услуг. Это и будет платой. Согласна?

Элена колебалась, и неспроста. Ведь глупо заключать сделку, не зная цены. Всем известно — нельзя не платить знахарке, если ещё жить не надоело. Это так же опасно, как плавать у мельницы или убивать королевскую дичь. Даже медленное повешение быстрее и не так болезненно, как та смерть, которую может наслать знахарка. Но ведь от оплаты Гита отказалась.

— Поклянись на этих костях, — донёсся хриплый пронзительный голос с кровати.

Элена подпрыгнула от неожиданности. Она не могла припомнить, чтобы старуха когда-нибудь говорила. Старуха потянулась вперёд, незрячие глаза неотрывно глядели на Элену, словно пытаясь проникнуть в душу.

— Пока не увидишь, где скрывается тень дьявольской лисы, тебе не защитить ни себя, ни ребёнка. Тебе нужна Ядва. Поклянись, что сделаешь, как говорит моя дочь.

Обе женщины внимательно смотрели на Элену, и та вдруг поняла, что кивает. Старуха откинулась назад в постели, как будто это почуяла. Гита взяла девушку за руку и подвела к материнской кровати. Старуха нашарила свободную руку Элены и потянула вниз, на груду костей, с такой силой, будто хотела вдавить их в кожу. Элена дёрнулась, но старуха держала ее железной хваткой.

— Говори.

— Я... я клянусь.

Её отпустили. Гита завернула мандрагору в тряпку и сунула в Элене в руки.

— И помни, сначала ты должна накормить её — капля его семени, капля твоей крови.

Когда Элена уже уходила, Гита окликнула её:

— У Ядвы есть и иные, огромные силы, и она может обратить их против того, кто с ней не расплачивается. Предупреждаю — не предавай её.

Прислонившись к дверному косяку хибары, Гита смотрела, как в угасающих сумерках исчезает в тени лёгкая фигурка Элены. Потом знахарка вернулась к огню очага, протянула к пламени замёрзшие руки.

— Я сделала правильный выбор, Мадрон?

— Выбор никогда не был за тобой, что ты там себе возомнила? — огрызнулась старуха. — Ядва пометила ее в тот день, когда исцелила.

Мадрон с трудом выпрямилась в своей кровати, вытащила из-под грязных одеял маленькое сморщенное яблоко, высушенное над огнём и лёгкое как пёрышко, обвязанное окровавленными обрывками детской рубашки. Сухой плод пронизывали одиннадцать чёрных шипов. Двенадцатая колючка теперь стала пеплом, который куда-то уже унёс ветер.