Проклятие рода Карлайл - [6]

Мистер Бабидж рвал и метал.

– Все пропало! Чертовы шлюхи! – орал он. – Меня теперь засмеют, и я всю жизнь буду гнить в этой растреклятой помойке.

– Может, кто-то другой сможет сыграть Джульетту? – устало протянул Эндрю Джонс, актер, которому досталась роль Ромео.

Сегодня в Олдбридже ставили «Ромео и Джульетту», и мистер Бабидж раздал приглашения важным представителям высшего сословия. Поговаривали, что ему даже удалось зазвать кого-то из графов Суррейев и Кентов.

– Кто? Кто сможет? – мистер Бабидж с презрением осмотрел столпившихся вокруг него актеров.

– Да кто угодно. Хоть вон Мэри, – Эндрю кивнул на толстуху Мэри Уиллоби. Вся труппа прыснула со смеху.

– Молчать! – рявкнул мистер Бабидж. – Сволочи!

Сама Мэри, подавив смех, вышла вперед и, робко покосившись на мистера Бабиджа, сказала:

– Это Эндрю, конечно, шуткует, – она говорила с ужасным деревенским акцентом, который обычно веселил до коликов в животе тот лондонский сброд, что приходил к ним на комедийные представления. – Какая из меня Джульетта, с моими-то телесами, – и будто в подтверждение ее слов огромный живот Мэри колыхнулся и пошел волной, вслед за животом затрясся и ее тройной подбородок. Со всех сторон снова послышались смешки, однако Мэри продолжила свою речь: – Я-то не гожуся.

– Да любой Ромео из-за такой Джульетты копыта отбросит в первом же акте, – захохотал Эндрю, а мистер Бабидж пошел красными пятнами.

Эндрю ущипнул толстуху Мэри за необъятный зад, а она кокетливо ударила его по руке.

– Дуралей, – мурлыкнула она, отчего присутствующие еще больше развеселились. – Я это… Вот что я говорю, мистер Бабидж. Вы бы дали малютке Эмбер сыграть. Она ведь все роли знает назубок.

– Да ну?! – почти хором выкрикнули мистер Бабидж и Эндрю Джонс.

– Правду вам говорю, – и оглянувшись, Мэри выхватила взглядом стоявшую поодаль Эмбер. – Иди сюда, милая, иди сюда.

Эмбер вышла вперед, неловко переминаясь с ноги на ноги.

– Ты, что же, и правда знаешь слова Джульетты наизусть? – спросил мистер Бабидж.

– Д-да, сэр, – заикаясь ответила Эмбер.

Эндрю Джонс, считавший себя талантом, непризнанной звездой, которой приходится прозябать в одном из худших театров Лондона, с насмешкой взглянул на девушку. Эмбер, конечно, была красива. Уж получше этих двух дур Лейси и Лиззи, которым мистер Бабидж постоянно давал главные роли. И уж он-то, Эндрю, знал почему: он был в курсе, чем они втроем занимались, когда театр пустел и остальные актеры разбредались по домам. Он собственными глазами видел, как Лиззи и Лейси по очереди восседали на мистере Бабидже прямо посреди неубранных декораций.

– Ты что, заика? – поморщившись спросил мистер Бабидж, уставившись на Эмбер.

– Н-нет, сэр, просто…

– Проговорила что-то. Светлый ангел, – перебив Эмбер, вдруг начал декламировать Эндрю, подходя к девушке. – Во мраке над моею головой ты реешь, как крылатый вестник неба вверху, на недоступной высоте, над изумленною толпой народа, которая следит за ним с земли.

С этими словами Эндрю взял Эмбер за руку и заглянул ей в глаза. Страх куда-то испарился, и она тут же ответила:

– Ромео, как мне жаль, что ты Ромео! Отринь отца да имя измени, а если нет, меня женою сделай, чтоб Капулетти больше мне не быть1…

В тот вечер впервые за всю историю «Олдбриджа» публика досмотрела спектакль до конца, а вместо свиста и улюлюканья, с которыми зеваки обычно покидали театр, раздавались всхлипы и вздохи. Игра Эмбер так впечатлила зрителей, что они рыдали, когда Джульетта испустила на сцене свой последний вздох.

Так Эмбер оказалась в центре внимания и с той ночи стала ведущей актрисой в труппе мистера Бабиджа.

Именно в день ее дебюта молодой виконт Фредерик Фрайерс, будущий граф Карлайл, посетил театр «Олдбридж» в компании своих друзей. Он влюбился в юную Джульетту с первого взгляда и вскоре стал завсегдатаем, посещая все спектакли, в которых Эмбер теперь играла ведущую партию.

А в один из вечеров Фредерик, набравшись смелости, навестил Эмбер после спектакля в ее гримерной, выказав свое восхищение. Хоть Эмбер и была красива, но ухажеров у нее не было. Миссис Томсон, обшивавшая театральную труппу, строго следила за дочерью и не позволяла актерам увиваться за ней.

– Не смотри на этих актрисок, дочка, – наставляла она Эмбер. – Ни стыда, ни сраму не имут. Ты у меня девушка честная, вот и оставайся такой. А если какой юноша с серьезными намерениями, то я не против, но по гримерным да темным углам прятаться, задрав юбки, не позволю!

Эмбер этого и не нужно было. В отличие от других актрис «Олдбриджа», менявших кавалеров одного за другим, ей никто не нравился, даже красавец Эндрю Джонс, с которым они теперь все время играли в дуэте.

А потом появился Фредерик. Он ворвался в ее гримерную, наверняка подкупив мистера Бабиджа, упал перед Эмбер на колени и начал клясться в своем восхищении. Эмбер приняла его комплименты, скромно потупив взор, но успела рассмотреть элегантно закрученные по последней моде светлые кудри, дорогую одежу с иголочки, а главное – сияющие искренностью серые глаза.

С тех пор каждый вечер Эмбер украдкой бросала со сцены взгляды в зал, в надежде увидеть Фредерика. И он неизменно был там, в ложе, прямо напротив сцены. Иногда Фредерик приходил один, иногда в компании таких же денди из высшего сословия. Но ни один из них не казался Эмбер таким же красивым, элегантным и благородным, как Фредерик. После спектакля в гримерной Эмбер всякий раз ожидали цветы, в которых она находила записки от Фредерика. Иногда, улучив момент, когда поблизости никого не было (не без помощи все того же мистера Бабиджа), Фредерик проникал за кулисы, целовал руки Эмбер, клялся ей в любви. И она ему верила. Однако никаких вольностей не позволяла.