Проклятие палача - [33]

– Ты слышишь, как распелся! – рассмеялись с куршеи.

Гудо поднял голову. Все еще плотный туман в голове и заплывшие опухолью глаза не позволили ему в подробностях осмотреть всех тех, кто собрался на досках куршеи потешиться над ним. Но некоторые голоса он все же разобрал.

– Крысобой! Надеюсь, канат не прогнил, и наша рыбешка не сорвется?

Это голос герцога. Дьявола-герцога.

– И канат, и узел на нем, все будет надежно, мой господин.

А это Крысобой. Этот тоже не от семени людского.

– Что вы так долго с ним возитесь. Снимите скорее с него одежды…

И этот голос Гудо слышал. Это он велел сбросить капюшон и поднять голову. Сейчас велит раздеть Гудо. Но это не возможно. Особенно стянуть с него единственную надежду на спасение – огромный плащ с потайными швами.

Двое гребцов и два палубных матроса пытаются в тесном пространстве между банкой и стеной оторвать руки от туловища медведеподобного мужчины. Но они больше мешают друг другу, чем выполняют порученное.

– Я встречал сумасшедших, в теле которых дьявол легко разбросал десятерых крепких селян. Таких не грех огреть чем-то тяжелым по голове.

А это голос лекаря Юлиана Корнелиуса. Не друга. Врага.

– Да, и впрямь силен как дьявол. Вяжите канат так. Пусть полощится в одежде.

Еще мгновение и крепкая веревка стягивает грудь Гудо. Только сейчас он, кажется, пришел в себя. И это его совсем не утешило. Ведь он почувствовал внутри своего тела жар. А это уже было весьма печально. Сильный жар в теле способен иссушить его. А иссушив – убить.

Гудо огляделся и согласно кивнул головой. Он перестал сопротивляться и восемь рук подняли тело в синих одеждах над бортом.

Уже в полете Гудо услышал, как громко воскликнула женщина, и как резко оборвался ее крик.

«Адела. Моя милая Адела! – едва не вырвалось из его сердца, но холодная вода покрыла Гудо с головой. Но этому мужчина лишь улыбнулся – из небес и в другую субстанцию – в воду. А есть еще и земля. Туда я точно не желаю».

* * *

Крысобой со злобной улыбкой вытравлял канат. Этот урод в синих одеждах никак не желал хлебать воду по самую макушку. Он то и дело вытягивал себя из воды, крепко схватившись за канат. Но каждый раз комит на пол-локтя отпускал его, погружая сумасшедшего во все еще холодные воды моря.

– Если и вовсе упустишь веревку, то этим весьма порадуешь морского царя, и не только, – послышался шепот над его ухом.

– Ага, – ухмыльнулся Крысобой повисшему рядом на борту лекарю. – А так же русалок, тритонов и другую морскую нечисть. Я бы и не против. Этот ублюдок своими мазями и кровью пропитал всю мою каюту. Медуза бы ему в глотку и три морских ежа!

– Так зачем же дело стало?

Комит тихонько рассмеялся и спустил канат сразу на три локтя.

– Эй, ты! – услышал странный голос Крысобой и озадаченный медленно повернул голову, – Тебе велели окунуть этого человека, а не утопить.

Комит икнул и странно посмотрел на лекаря. Нет. Тот молчал. Конечно же, этот голос не мог принадлежать венецианцу. Голос раздался сзади, с куршеи. И говорить с Крысобоем мог только тот, кого комит считал немым от рождения. И не только комит, все кто долгие годы наблюдал за спиной великого герцога две молчаливые статуи в бронированных доспехах. Они и сейчас стояли вдвоем, крепко сжимая рукояти огромных мечей.

Крысобой встряхнул головой. Что же это? Герцог поспешил на женский крик, а его два верных пса не последовали в силу многолетней выучки за хозяином. В это не верилось. Неужели эти два гиганта нашли более интересное зрелище, чем спина его светлости герцога? Что за важность в том, чтобы наблюдать как комит выполняет простое задание властелина. Им этого не велели. Это Крысобой помнил точно. Значит, они остались по своему умыслу. Что за дело этим, не знающим ничего человеческого, жестоким воинам до лодочника в странных синих одеждах?

Но все эти мысли, в одно мгновение пронзившие мозг комита, тут же были выбиты другой, желавшей спасти голову того, кто ее порождает. Эта мысль стальной хваткой задержала, а потом и вовсе удушила громадное желание разразиться в неудержимом… Смехе.

Именно смехе! Ибо голос одного из тех, кто внушал животный страх во многих видевших, а еще больше слышавших, как эти две машины смерти разделяют людей одним ударом на две половины, вызывал неудержимый смех. Таким голосом говорят заплаканные дети, уроды-карлики, и гнусные комедианты на подмостках ярмарочных балаганов. По меньшей мере, странный голос для грозных воинов, если не сказать правдивее – недопустимо нелепый голос, которым лучше не пользоваться, а продолжать оставаться молчаливым как крепостная башня.

Крысобой посмотрел на лекаря. Юлиан Корнелиус зажал нос рукой и отвернулся к борту. Он также не желал познакомиться с мечом железного гиганта, но не имел той силы воли, которой гордился комит, и не мог себя сдержать.

– Хватит. Вытаскивай его! – велел второй железный человек.

И это было произнесено таким же немыслимо уродливым голосом и с той же, вызывающей смех интонацией.

«Пожалуй, если им надоест махать мечом, то они не пропадут. На ярмарках и при дворах властителей им цены не будет», – едва не сорвался в хохоте Крысобой.