Проклятие ночного волка - [9]

Кажется, какое-то время я простоял с письмом в руке, ошеломлённый, таращась на знакомые имя и адрес. Мысли мои прервала миссис Эндикотт:

– Прочти-ка, милый, вслух, – попросила она. – Глаза-то уже не те, что в молодости…

Я кивнул и откашлялся.

Любезный мистер Барлоу!

Соблаговолите явиться ко мне на приём сегодня вечером, не позднее заката, для завершения курса лечения. Смею надеяться, что в эффективности моей настойки у Вас нет никаких причин сомневаться. Я введу последнюю дозу лекарства внутривенно.

ВАЖНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

Эти два слова были написаны большими буквами и подчёркнуты.

Отказ от введения последней дозы лекарства может привести к нежелательным побочным эффектам.

НЕ ОПАЗДЫВАЙТЕ!

Искренне Ваш…

Письмо, конечно, было подписано добрым доктором, его витиеватым почерком:

Теофолус Кадуоллэдер,

доктор медицины.

И дальше много сокращений и аббревиатур, значений которых я не знал.

– Экая жалость! – посетовала миссис Эндикотт. Она выбила трубку о дверной косяк и остановилась на пороге. – Я-то думала, там купюрка-другая. Барлоу ведь мне должен! А раз так, вот что я скажу – и хорошо, что я от него избавилась! Скатертью дорога!

И она с грохотом захлопнула дверь.

Я сложил письмо и спрятал его в боковой карман жилета. Рука ныла невыносимо, я еле держался на ногах, мечтая только о том, чтобы коснуться головой подушки. Но теперь я знал наверняка: когда наступит утро, я непременно нанесу визит доброму доктору Кадуоллэдеру.

* * *

И утро наступило. Лучи солнца проникли в щель между ставнями и осветили мою каморку. Рука всё ещё болела, несмотря на холодный компресс. Кое-как выбравшись из постели, я сменил повязку. Вышло, конечно, кривовато, но, пока я не делаю ничего, требующего усилий, держаться будет.

Я оделся, подошёл к окну и отворил ставни. И тут же мной овладела тревога. Но вовсе не боль в обожжённом плече была тому причиной. Подумаешь, ожог, с кем не случается. Меня встревожил вид из окна: крыши города, простирающиеся, сколько хватает глаз, а по крышам – трубы, трубы, бесконечные вертикали труб. Вид этот словно вернул меня во вчерашний день, заставив вспомнить весь приключившийся кошмар. Но я знал, что этой истории ещё далеко до конца, и меня бросило в дрожь от дурного предчувствия.

Что случилось со стариком Бенджамином? Как с исчезновением моего друга связано письмо от доктора Кадуоллэдера? Вот какие вопросы я задавал себе.

И был только один способ найти на них ответы. Я надел цилиндр, подхватил трость-шпагу, выбрался из окна и оказался на крыше. Оглядевшись, я убедился, что на горизонте всё чисто, разбежался и перепрыгнул на крышу соседнего здания.

Я держал путь на запад, на Хартли-сквер. Западная часть города – самая фешенебельная, самая дорогая, в ней живут только избранные. И тому есть причина: бо́льшую часть времени в году ветра в город приходят именно с запада и выдувают на восток весь смрад, день и ночь испускаемый пивными заводами, клеевыми фабриками, дубильными мастерскими. Воздух в западных кварталах остаётся чистым, тогда как жители восточных давно уж позабыли, что такое – дышать полной грудью.

Ориентиром мне служил чёрно-бело-жёлтый флаг города, развевающийся на шпиле Музея древних искусств. Я перелетал с карниза на карниз, с фронтона на фронтон и упивался ощущением свободы.

На заброшенном здании представительства я проворно вскарабкался по шиферу на конёк крыши и, вытянув руки в стороны, чтобы не потерять равновесие, заскользил по узкой полоске: тут нужно ставить ноги особым образом, одну ступню строго перед другой, чтобы не споткнуться. Я обогнул высокий дымоход, затем спустился по покатому ребру к затейливому жёлобу. С крыши доходного дома я перепрыгнул на парапет соседнего здания, но, прежде чем приземлиться, не отказал себе в удовольствии пару раз перекувырнуться в воздухе.

Ничто на свете не может сравниться с радостным волнением, когда ярким солнечным утром мчишься верхоходом над шумным городом.

В здании, на парапет которого я прыгнул, располагались присутственные места, приёмные и канцелярии. Оно было старым, не в пример доходным домам – величественным, украшенным закруглёнными арками и остроконечными башенками. В наклонной крыше его были проделаны окна. Я бывал на подобных крышах сотни раз. Вот и сейчас, перепрыгивая через одно такое окно, я бросил взгляд вниз и снова увидел бесконечные унылые ряды столов, за которыми, не поднимая головы, трудились клерки и писари. Я возблагодарил небо за то, что не пополнил их армию. Что может быть ужаснее, чем изо дня в день сидеть над бумагами, с гусиным пером в одной руке и промокашкой – в другой, и чувствовать, как с каждой новой бессмысленной закорючкой становится короче твоя собственная жизнь!

Я спешил на Хартли-сквер, но вдруг полотно крыш передо мной оборвалось. Оказалось, совсем недавно здесь начали сносить доходные дома. Двигаться далее задуманным маршрутом было невозможно, а значит, следовало искать окольный путь.

Если ты – тик-такер, то привыкаешь к таким постоянно меняющимся картинам. Город – это живой организм. Районы рождаются, разрастаются, процветают и – приходят в упадок. И тогда ветхие дома сносят, чтобы на их месте построить новые, выше и лучше прежних. Иногда работы по избавлению улиц от лачуг начинаются весьма внезапно, и для верхоходцев в этой внезапности, конечно, таится опасность. Настоящий верхоходец всегда должен быть готов к неожиданностям.