Проклятие любви - [197]

– Пожалуйста, садись, дедушка, – пригласила она. – Я только что из купальни. Фараон говорит, что я трачу больше времени на омовения, чем любой жрец. Этим утром он прислал мне новые серьги. Тебе нравится? – Она протянула ему подарок, и он кивнул, стараясь выдавить улыбку. Она перестала смеяться. – Ты принес мне дурные вести?

Вместо ответа он протянул ей свиток, глядя в молчании, как она пробегает его глазами. Она отложила папирус и села на край ложа, плотнее кутаясь в покрывало обеими руками.

– Ненавижу эти покои, – проговорила она через некоторое время. – Я ненавижу их с того момента, как вошла в эти двери. Они темные и старые, и здесь все пропахло грехами прошлого. Тутанхамон думает, что они мне нравятся и я довольна, потому что императрица Тейе жила здесь, но я думаю только о том, что моя матушка спала на этом ложе и входила в эти двери. – Ее голос дрожал. – Я плохо сплю.

– Тогда, ради Сета, скажи ему! Он обожает тебя, царица. Он пристроит для тебя новое крыло!

– Новые покои – это не то, что мне нужно, – горько сказала она. – Я пришла в постель к своему отцу, когда мне было одиннадцать лет. Я была невинна, Эйе, я не понимала ничего. Даже рождение дочки не сняло пелену с моих глаз.

То, что мой отец сделал со мной, с моими сестрами, не противоречило законам Маат, предписанным для фараона, однако здесь, в Малкатте, я вдруг ясно поняла, что его толкала на это не только династическая необходимость. Осознав всю эту гнусность, я теперь чувствую себя измученной старухой, чьи светлые воспоминания в одночасье обернулись обыкновенной ложью. – Ее глаза наполнились слезами. – Почему Тутмос не прислал нам известие раньше, когда было еще не поздно поехать туда, скорбеть, стоять рядом с ней! Я не понимаю!

Эйе не сделал попытки утешить ее, зная, что она из гордости не примет его утешений.

– А я понимаю его, – ответил он. – Она была его, не наша. Он хотел, чтобы она принадлежала только ему до самого конца. Ему невыносимо было думать о том, что северный дворец вдруг наполнится шумными придворными, что скорбная тишина будет нарушена, и я думаю, он был прав. Я попрошу фараона построить для нее здесь погребальный храм.

Она вскинула подбородок.

– Это не то. Малкатта – унылое место, и теперь, когда я знаю, что она ушла, здесь сделалось еще тоскливее.

Он обнял ее хрупкие плечи.

– Анхесенамон, тебе только семнадцать лет, а ты уже царица, прекрасная и любимая. Будущее так много сулит нам всем! Не оглядывайся назад.

Она отвернулась.

– Я ничего не могу поделать, – холодно сказала она. – Прошлое не отпускает меня.

29

Когда Тутанхамон достиг совершеннолетия, Эйе оставил свой пост регента, но взаимоотношения с молодым царем, которые он выковал в бытность Тутанхамона ребенком, оставались такими же прочными. Фараон советовался с Эйе по всем вопросам и всегда принимал его советы – так что он фактически продолжал удерживать высшую власть в Египте. Царедворцы изумлялись его долголетию, усматривая в этом знак милости богов, которым он возвратил их былое могущество. Однако в то же самое время в них закипало возмущение, потому что единственный путь к фараону лежал через его дядюшку, а Эйе отказывался передать другим какие-либо полномочия. Хотя различные управители были восстановлены в правах, им было отказано в самостоятельности; посему цветок Малкатты, так сказать, уже распустился, но еще не зацвел.

Анхесенамон зачала снова и родила еще одну мертвую девочку. Она храбро сносила свое унижение, чему способствовало еще и то, что ни одна из младших жен или наложниц Тутанхамона не могла зачать вообще. Теперь разговоры придворных часто сводились к заботам о преемнике. Египет нуждался в наследнике как обещании того, что Маат сохранится и ее только-только восстановившееся хрупкое равновесие со временем все более упрочится. Не было никаких признаков того, что в гареме могут появиться царственные наследники или народится новое поколение Горов-птенцов, на которых мог бы остановиться взгляд встревоженных управителей. Вместо этого все взоры неосознанно обращались к Хоремхебу, который, как это положено царскому представителю, следовал на шаг позади царя. Сам тот факт, что это место по традиции должен был занимать наследник трона, напоминал всем и каждому о том, что будущего у династии нет.

Хоремхеб отлично понимал, что означают испытующие взгляды, которые люди бросали ему вслед. Он также осознавал, что Эйе боится его по причинам, которые, как говорил себе Хоремхеб, пока были безосновательны. Тутанхамон хорошо служил Египту, хотя и не тем способом, который избрал бы сам Хоремхеб, и он был готов признать, что Эйе правильно понимал нужды страны и принимал правильные решения. Он был доволен своей должностью царского представителя – даже когда стало очевидным, что это Эйе убедил фараона назначить его, для того чтобы не выпускать военачальника из поля зрения, – полагая, что здесь он имеет такой же доступ к фараону, как и регент. Он был доволен, потому что надеялся, что со временем Тутанхамон обратит свое внимание на военные дела, как предрекала Мутноджимет.

Но время шло, Египет набирал силу, а фараон по-прежнему не желал слышать от своего посланника иных слов, кроме тех, которыми тот выражал почтение, и тех, что предписаны протоколом. Хоремхеб несколько раз пытался дать Тутанхамону оценку происходящего в армии, но тот отклонял попытки заговорить о мобилизации. С растущим раздражением Хоремхеб начал понимать, что в действительности это Эйе, а не фараон последовательно пресекает любые шаги для восстановления могущества империи. Эйе все больше обращал свой взор в прошлое, в то далекое время, когда Египет был вполне самодостаточен, когда он торговал с другими народами, но не мечтал ни о каких завоеваниях и жил гордо и обособленно от остального мира. Регент так уверовал в правоту собственной политической линии и нецелесообразности завоевания любых территорий на много лет вперед – возможно, навсегда, – что продолжал с еще большим рвением склонять на свою сторону молодого и уступчивого племянника.