Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - [34]

У всех свои опричники, верные и безжалостные — иначе не прожить. Жестокость на службе государства, такая вот работа.

Уильям Сесил сопроводил невольных гостей в свой рабочий кабинет, обставленный скромно, но удобно и уютно. Стены, обшитые панелями морёного дерева; потемневшие от времени резные книжные шкафы; большой стол, заваленный бумагами и книгами. И простые ореховые стулья для посетителей. Здесь не рассиживались, здесь делали дело.

Хозяин кабинета сел в кресло за столом. Андрей остался стоять, не дойдя до стола пару шагов. За своей спиной он по-прежнему слышал негромкое дыхание сэра Френсиса. Интересно, его ладонь всё ещё на эфесе шпаги или уже нет? Обернуться Андрей не решился.

   — Итак, — откинулся Сесил на спинку кресла, — что знают в Московии о мятеже Нортумберленда, не известного нам здесь?

   — В Московии об этом мятеже, вероятно, и не слышали. Но я больше не подданный московского царя...

   — Герцога, великого герцога, — вмешался сэр Френсис.

   — Уолсингем, не перебивайте молодого человека!

Так вот кто он такой, этот смуглый дворянин! Ещё в Амстердаме Андрей, выспрашивая о королевских чиновниках, слышал отзывы о новом цепном псе Елизаветы. О человеке, делавшем всю грязную работу за графа Сесила.

Перед Андреем был Малюта Скуратов, но говоривший по-английски.

   — Государь Иван Васильевич помазан на царство, — заметил Андрей.

   — Не важно, сударь! Что с заговором?

   — Простите, милорд! К вам на остров я добрался на корабле Ганзы, и не с товарами, но с бумагами. Адресованными важным людям в Штальхофе, милорд.

   — И вы...

   — Имел смелость прочесть, что в них написано, милорд.

   — Вы их вскрыли?!

Уолсингем за спиной Андрея расхохотался, громко и искренне.

   — Вы — честнейший из людей, юноша!

   — Рад найти здесь взаимопонимание, — поклонился Молчан и услышал ожидаемую волну ответного веселья.

   — Ив этих бумагах...

   — Были распоряжения, как и куда передать новые деньги для мятежников, оставшихся на свободе.

Уильям Сесил скрестил руки. Правая ладонь графа нащупала свисавший с цепи на грудь медальон, стала теребить его. Рубин в медальоне ловил свет свечей, то разгораясь багрянцем, то темнея.

Как кровь, ещё свежая или уже свернувшаяся.

   — А вы не знаете, юноша, — голос графа звучал вкрадчиво и мягко, — зачем ганзейским купцам, протестантам в большинстве своём, помогать католикам в Шотландии?

За спиной Андрей услышал перестук металла о металл. Перстни об эфес? Один знак Сесила, и Уолсингем потянет шпагу из ножен, и тогда...

   — Кесарево, как известно, кесарю...

Андрей смотрел на графа Сесила, не опуская глаза. Опустит — значит, лжёт.

   — Дела религиозные отступают для Ганзы на второе место, когда возможна потеря прибылей. Штальхоф гудит; купцы боятся, что королева Елизавета закроет дорогу в Англию.

   — Верно боятся. Наш остров, нам и торговлю вести!

   — А Нортумберленд Штальхоф бы не тронул...

   — И есть доказательства?

   — Письмо.

   — Вы его где-то спрятали, разумеется?

   — Здесь.

Андрей потянулся к голенищу сапога. Не всё нашли люди в чёрном: нас в Москве тоже не лаптем делали!

Френсис Уолсингем за спиной молодого человека с лязгом потянул шпагу из ножен.

   — У меня больше нет ножа, — сообщил Андрей, вынимая из-за подкладки завёрнутое в кусок кожи письмо. — Имя адресата вы найдёте внутри. Но я просил бы, милостивые государи, разрешить мне лично вскрыть печати. Возможно, придётся всё приводить в порядок.

   — Прошу, юноша, покажите, насколько вы искусны!

   — Тогда придётся попросить сэра Френсиса одолжить мне кинжал.

   — Пожалуйста! Но не забывайте, лезвие шпаги несколько длиннее!

   — Я хочу жить, сударь...

Над пламенем свечи Андрей нагрел лезвие кинжала.

Затем очень осторожно, стараясь, чтобы не дрогнула рука, срезал восковую печать под основание, так, чтобы не повредить оттиск на поверхности.

   — Прошу взглянуть, милорд!

   — Э, нет, юноша, сначала я!

Левой рукой Уолсингем взял листок, одновременно отодвигая Андрея остриём шпаги от стола, за которым сидел Сесил.

В Европе шестнадцатого века ходило множество историй об отравлениях.

Ножи с одной отравленной стороной, чтобы, разрезав, скажем, персик, можно было поделиться ядовитой половиной с жертвой и ждать её смерти через пару дней. Отравленные перчатки, яд с которых впитывался порами кожи. Отравленные шипы на перстнях. Пропитанные ядовитыми веществами бумаги тоже использовались, так что опасения Уолсингема были совсем не беспочвенны.

   — Убить милорда я мог бы без таких сложностей, — тихо заметил Андрей.

   — Да? И как же?

Кусок кожи, в который было завёрнуто письмо, бесшумно выскользнул из пальцев Молчана и полетел на стол графа. Остро заточенная игла в две ладони длиной, прятавшаяся, помимо письма, в коже, ударилась о столешницу рядом с подсвечником.

Андрей отшатнулся от метнувшегося к нему клинка.

   — Полегче, сударь! — сказал Молчан, обращаясь к бывшему вне себя от ярости Уолсингему. — Милорд спросил меня, я показал. Я не убийца, сударь, я ищу кров и заработок, вот и всё.

   — Оставьте юношу, сэр Френсис, он прав.

Уильям Сесил посмотрел на вонзившуюся в стол иглу, но не сделал попытки вытащить её, даже просто прикоснуться.