Проклятие итальянского браслета - [86]

– Я доверю тебе свою жизнь, – сказал Васильев. – И не только свою.

Оказывается, он входил в состав Боевой организации своей партии. Все участники ее жили по условиям строгой конспирации и преследовались полицией куда более сурово, чем обычные, рядовые социалисты-революционеры, которые занимались только пропагандой и агитацией.

– То есть вы – такие же террористы, которые некогда убили Александра Второго? – спросил я изумленно.

– Да, – кивнул Васильев. – И многих других притеснителей народа. Слышал про убийство министра Сипягина? То-то же…

– Но объясни тогда, – наконец-то приступил я к тому, что меня сейчас волновало больше всего, и это были отнюдь не террористические акты Боевой группы социалистов-революционеров, – при чем здесь эта несусветная история с Тихоновым и госпожой Красавиной?! Почему ты в ней замешан? Почему ты говорил, что ничего не выйдет? Ты знал об этой странной авантюре? Кто она такая, эта Серафима Георгиевна, какое отношение имеет к ней Тихонов?!

– Серафима Георгиевна – наш товарищ, – сказал Васильев, и, надо признаться, я чуть не упал со стула. – Ее настоящая фамилия… пусть она останется тебе неизвестной, это вообще неважно. Ты далек от политики, но, наверное, даже ты можешь знать эту фамилию. С ней связаны такие террористические акты, что наши самые храбрые боевики преклоняются перед этой женщиной. По ее следу в Питере шла полиция. Удалось запутать след, сейчас ее ищут в Вильно и Риге, а мы спешно переправили ее сюда. Тихонов не состоит в нашей организации, но всей душой сочувствует нашему делу, как многие прогрессивные люди России, которые понимают, что старому режиму приходит конец. Он сам предложил нам спрятать Серафиму в актерской среде. Мы ничем не рисковали: на сцену бы вы ее не выпустили, ведь она совершенно лишена таланта.

– Да не сказал бы, – усмехнулся я. – Она очень ловко выдавала себя за вульгарную содержанку!

Васильев как-то странно посмотрел на меня, словно хотел сказать что-то, но не решался.

– Ну, договаривай! – напряженным голосом проговорил я, почуяв неладное. – Она в самом деле его содержанка?

– Э… э… – протянул Васильев. – Я не знаю их отношений, но не удивлюсь. Ты плохо знаешь Серафиму. Она никогда не притворяется. Предельно честна. И какой она тебе кажется, такая и есть. Я смотрю, – сказал он, меряя меня испытующим взглядом, – мои слова тебя волнуют? Ты уже похоронил своих мертвецов и готов открыть свое сердце… Послушай, Никита! Именем покойной Эльвиры Михайловны, которую любил ты и которая тебя любила до последнего дыхания… именем Лизы, вообще всем святым заклинаю тебя – держись подальше от этой женщины, если не хочешь, чтобы она погубила тебя! У нее нет чувств. Это революционная фурия, безумная фанатичка. Я безмерно уважаю ее преданность нашему делу, нашей организации, но раньше застрелился бы, чем отдал бы в ее руки свое сердце!

Его слова заставили меня содрогнуться, но… но я уже слишком глубоко увяз, чтобы пытаться выбраться. Я чувствовал, что жизнь моя и смерть – в руках этой женщины, и хотел выпить свою чашу до дна. Но, понятно, Васильеву я не намеревался этого показать.

– Что это ты придумал, Вася? – воскликнул я с наигранным ужасом. – Не скрою, она привлекательна, но… Нет, меня никогда не влекли безумные фурии!

Эх, все же не зря я посвятил жизнь сцене. Я стал хорошим актером. И я своей игрой убедил Васильева успокоиться.

Мы засиделись далеко за полночь, а потом пошел его провожать. Он ни за что не хотел остаться ночевать, потому что наутро к нему должны были прийти товарищи насчет организации какой-то сходки в Сормове. Он удивлялся, охота же мне тащиться по студеной слякоти, которая царила в те дни на улицах, но я только посмеивался, мол, боюсь, что он слишком пьян и не дойдет сам. Я кликнул извозчика, который подремывал на углу Жуковской улицы, мы сели и потрюхали по Большой Покровской, потом, миновав Новую площадь, свернули к нему на Канатную. Я попросил извозчика подождать и пошел проводить Васильева до квартиры. Он все дивился моей заботливости, а дело было вовсе не в ней. Я просто должен был убедиться, что он пришел именно к себе, что он не пойдет живой ногой в 1-й Ильинский переулок, который здесь совсем недалеко, минутах в десяти ходьбы. Я даже подождал, пока Васильев уляжется в постель!

Он был слишком пьян, чтобы заподозрить неладное.

Я вышел… и, расплатившись, отпустил извозчика.

А сам пошел… легко догадаться куда. По пути я иногда оглядывался, проверяя, не поднялся ли с постели Васильев и не отправился ли и он туда же, куда пошел я. Это доказывает степень моего глубокого умопомешательства.

Я перешел Арзамасскую и приблизился к нужному мне переулку. Здесь царила глухая тьма, и только приобретенная на севере никталопия позволяла мне идти, не спотыкаясь на каждом шагу.

Вот и переулок, который начинался неприметной тропкой между двумя домами. В котором из этих домов живет она?

Ветер пробрал меня до костей внезапным порывом. Я вздрогнул… Меня вдруг, словно ножом, пронзило ощущение близкой опасности. Чудилось, недобрый взгляд сверлит мне спину…

Да, я забрел в такие места, где лучше не ходить по ночам, тем паче одному!