Проклятие Гоголя - [2]

Настоящий «Passito» – не напиток. Это произведение искусства. И родилось оно не в долине Луары или Рейна, не в Пьемонте и не в Бургундии, а на забытом Богом и людьми кусочке скалы, где хозяйничают свирепый ветер и лютое солнце. Где дождь случается разве что по престольным праздникам. Если вы увидите здешнюю лозу, не сразу сообразите, что это такое. Маленькие кустики в ямках, больше похожие на картофельную ботву. И между тем, благодаря человеческому гению и нечеловеческому труду, на худосочных, неказистых кустиках вызревают огромные, мясистые, сладко-душистые ягоды.

– Будь моя воля, – заключил священник, – я бы причащал «Passito». Но, увы, это не от меня зависит…

Преодолевая приятное опьянение, – неправда, что «Passito» не пьянит, пьянит и еще как! – Луиджи разглядывал собеседника. Такая ода на тему виноделия была бы уместна в исполнении профессионального энолога, или поэта, или музыканта. Но не священника.

Было два часа ночи! Франческа давно пошла спать. А они разговорились. И допивали вторую бутылку.

На террасе они оставались вдвоем. Последний официант демонстративно прошествовал мимо.

Священник словно прочитал его мысли:

– Пойдем? Поздно уже. Надо поспать…

Он подозвал официанта. Жестом отвел попытку Луиджи достать кошелек.

Дождь перестал, ветер стих. Выглянула луна.

«Если так продержится до утра, завтра сможем отплыть», – подумал Луиджи. Они с женой выбрались на Пантеллерию на пасхальные праздники. Их предупреждали, что в это время года лучше не рисковать. Они не послушались, а в понедельник разыгрался шторм, и всякое сообщение с Сицилией прервалось. Вот уже вторые сутки они дожидались перемены погоды.

Луиджи позвонил в контору, объяснил ситуацию. Но все равно получилось крайне неудачно. Начинающему архитектору надо появляться на службе после праздников вместе со всеми. Понятно, что Луиджи нервничал, и второй вечер супруги провели в баре – сидеть в номере не было сил. Не гулять же под проливным дождем!

Так они познакомились с немолодым прелатом, приехавшим проведать сестру. Если в Италии с кем и знакомятся совершенно свободно, без задней мысли, все, включая детей и молоденьких девушек, – это с пожилыми священниками и пожилыми карабинерами. Видимо, срабатывают механизмы интуитивного доверия.

На следующее утро паром и вправду приплыл. Луиджи надеялся снова увидеть странного священника. Будто между ними осталось что-то недосказанное. Но того на борту не оказалось.

ГЛАВА 1

РИМ, ВЕСНА-ЛЕТО 1953 ГОДА

Cидящему за столиком ресторана высокому, стройному мужчине крепкого сложения можно было дать лет пятьдесят пять. Если бы кто-нибудь решил угадать, кто он такой, то первое, о чем подумалось бы, – гвардейский офицер в отставке. Он мог быть и французом, и немцем, и венгром. Американцем вряд ли. Неброский и поношенный, но очевидно когда-то очень не дешевый, хорошо сшитый костюм. Мужчина не оглядывался – не было необходимости. Он сел так, чтобы контролировать весь зал.

Мужчина сидел с полчаса, может дольше. Он успел дважды заказать американский бурбон «Четыре розы» без льда. Сам слегка разбавлял водой «Санта Эджерия». Похоже, кого-то ждал.

Зал наполнялся быстро. В основном – итальянцы. Публика, живущая около Ватикана и за счет него. Адвокаты, нотариусы, домовладельцы, много священников. Однако звучала и английская, и французская речь. В противоположном углу говорили по-украински. Собственно, он и выбрал «Скарпоне» за интернациональную репутацию. Здесь появление иностранца, кем бы он ни был, русским или перуанцем, удивления не вызывало. Ресторан был всегда полон, чему способствовала очень и очень приличная кухня.

Аметистов – хотя это было его ненастоящее имя – чувствовал себя отвратительно. Смерть Сталина разбередила старые раны. Аметистов отвоевал целиком и Первую, и Вторую мировую. Жизнь посвятил делу Ленина-Сталина – по убеждению, но с горьким привкусом знания. Он преданно служил режиму, помня и о массовом истреблении офицерства, и об унижениях церкви, о голодоморе. По крови, по образованию, по воспитанию он был из дворян.

Тогда, в 1920-м, и сейчас, тридцать с лишним лет спустя, Аметистов считал, что для России социализм – самая эффективная социально-политическая система. С этой верой он расстреливал, участвовал в подготовке убийства Троцкого, гнил в болотах с партизанами в Бразилии, передавал деньги Зорге в Японию, организовывал антибританское подполье в иранском Азербайджане. Когда-то под красными знаменами собиралось все самое яркое, талантливое. Сейчас из «первого призыва» в живых оставались единицы. Захлестывала волна серости.

Аметистов непроизвольно проводил взглядом пробирающуюся между столиками даму. Средних лет, но еще в соку, с формами. Разведчик себя одернул.

Аметистов не мыслил себя вне Родины. Ему предстояло вернуться домой после долгих и долгих лет отсутствия. Таких людей, как он, советская власть использовала с опаской: пока они были действительно нужны, и он отдавал себе отчет, что если его не посадят, что вполне вероятно, то пошлют в какое-нибудь провинциальное военное училище преподавать английский или немецкий язык. Он бы предпочел немецкий. Как-никак он окончил Гейдельбергский университет. Германия для него – это первые друзья, первая любовь, первые предательства, первые разочарования. Это Шиллер, Гофман.