Проклятие - [10]

А юношам бледным, лагерным вонючкам, хоть кол на голове теши, хлебнули лагерной сивухи и отнюдь не цепляются за социализм, даже напротив, капитализм им подавай, голенький, чистый, эксплуатацию человека человеком на блюдечке с голубой каемочкой им подавай, а самой идее социализма готовы вбить в сердце осиновый кол и изничтожить на веки вечные, дерзко и бесстыже на кулака готовы ставки ставить, пусть будет всё, как у Гитлера, уничтожим бедняка, как класс, бедняка на плот посадим и обольем бензином! О чем говорить с такими? Вот с каким багажом они вышли из-за колючей проволоки! Хихикают, мол, не сдаемся, уроки лагеря не прошли даром, всей колядой, всей камарильей давят.

А как быть с пактом? пакт с Гитлером.

И здесь у нее позиция. Реакция молниеносна. Следует контратака, смелая, бойцовые качества что надо, наотмашь бьет, смущая робких, у которых дрожат коленки (закалка двадцатых годов; гордое самоощущение: она одна владеет тайной марксизма!), хорошо угостила:

— Гениальное решение!

Если вы цельны умом, должны знать и понимать, что межгосударственные отношения определяются соображениями целесообразности, только целесообразности. Прагматизм. И в тот момент это было единственно правильным решением, дерзким. Да у Сталина просто не было другого выбора. Сколько раз Чемберлен и лорд Галифакс, морда лорда смотрит гордо, отклоняли предложения русской дипломатии о созыве конференции по выработке коллективных гарантий против агрессии Германии? Да это Англия и Франция, разлюбезная ваша демократия, загнали Сталина в пакт! Чемберлены, лорды Галифаксы отказывались от альянсов и совместной борьбы с фашизмом, хотели втравить Гитлера в войну с СССР, а Сталин сумел науськать Гитлера на них, рассчитывал, что Гитлер ослабнет, завязнет в войне, а Сталин всадит ему нож в спину. Не мог же Сталин предполагать, что Франция, накануне разбившая Германию, поднимет кверху лапки, что Гитлер разобьет французиков за 18 дней. В конечном счете внешняя политика была продиктована объективными обстоятельствами. Может быть, была допущена одна тактическая, психологическая ошибка, в 40-м году в Берлин должен был ехать сам Сталин, он бы запросто очаровал Гитлера, как это он умел очаровывать, когда хотел, не следовало посылать вместо себя бездарного Молотова, которого еще Ленин называл “чугунной жопой”. И вся история пошла бы иначе! Европа давно была бы наша! Это и есть перманентная революция!

— Скажите, кто выиграл войну, Гитлер или Сталин? Отвечайте! Жидки на ответ! Молчите, потому что вам нечего сказать!

Справедливость требует признать, что ее страстная, рыдающая, хорошо оснащенная цифрами и примерами речь произвела сильное и даже зловещее впечатление, смутила тугодумов, дала богатую пищу уму; шутки в сторону, на их головы обрушивались забытые, непонятные факты, о многом, что говорила эта бешеная старуха, страсть как надо думать, упорно мозговать; а она продолжала с жаром тузить фраеров, всё еще не преодолевших лагерь, уделывала, остроумно, ставила на место, смеялась — ехиден смех, надменен интеллект; объясняла, что партия это не дискуссионный клуб, а главный инструмент, данный историей рабочему классу для построения бесклассового общества, в котором не будет ни богатых, ни бедных. Удивительная женщина! Вы наверняка узнаете ее в поэме Коржавина “Танька” (затейливый, ехидный, запоминающийся рефрен: “Дочерью правящей партии я вспоминаю тебя”), в рассказе Федорова “Quantum satis”, ей посвящена лучшая работа Соколика.

9. Березняки, или Молодые голы дочери Марины

У Анны Ильиничны была слабина, одна, но пламенная страсть, а страсть настигает, ранит, убивает наповал: ее угораздило на старости лет безумно, всецело, умопомрачительно сосредоточиться на родной дочери, неожиданное, саднящее, снедающее, жуткое наваждение, при этом она продолжала видеть во взрослой, замужней женщине, матери четверых детей, трехлетнюю крошку, нуждающуюся в помочах, в ее вечной и неугомонной ласке — вечные и неугомонные наставления, непрерывно, в тупой, одержимой уверенности в своей правоте и правде, неуемно учила и воспитывала, мыла холки, накручивала хвосты, и Марина становилась объектом непрерывного, неустанного, неукротимого, агрессивного попечения. Страсть как любила она свою ненаглядную бедную девочку, голубоглазую, любовь была умопомрачительна (Данте был уверен, что любовь определяет ход по небу луны и солнца; все поэты думают нечто подобное, к примеру, Мандельштам: “И море, и Гомер — всё движется любовью”), обычное материнское чувство, стоит еще вспомнить, что дочь, а это можно сказать без большого преувеличения, спасла ей жизнь, она была беременна Мариной, потому не ушла на этап, который был расстрелян! О! это — сильно! А кроме того: дитя для матери есть не что иное, как эманация ее самой, плоть ее, плоть едина. А Марина, знаете, не подарочек, характер ее не сахар, не шоколадный пряник, следовало бы помнить, что она давно не ребенок, замужем, четверо маленьких детей (на редкость быстро растут чужие дети, не успеваешь оглянуться), то и дело беременна (множатся в Березняках, как дрозофилы), у нее своя жизнь, своя злоба дня.