Проклятие Дейнов - [12]

— Миссис Холдорн, мы хотим повидать мисс Леггет.

Она с любопытством спросила:

— Почему вы думаете, что она здесь?

— Это ведь не так важно, правда? — быстро ответил я, чтобы Коллинсон не успел вылезти с какой-нибудь глупостью. — Она здесь. Мы хотели бы ее видеть.

— Не думаю, что это удастся, — медленно ответила она. — Ей нездоровится, она приехала сюда отдохнуть, в частности — от общества.

— Очень жаль, — сказал я, — но ничего не поделаешь. Мы бы сюда не пришли, если бы не было необходимости.

— Это необходимо?

— Да.

Поколебавшись, она сказала:

— Хорошо, я узнаю. — Затем извинилась и покинула нас.

— Я не прочь и сам тут поселиться, — сказал я Коллинсону.

Он не понимал, что я говорю. Вид у него был возбужденный, лицо раскраснелось.

— Габриэле может не понравиться, что мы сюда пришли, — сказал он.

Я ответил, что это меня огорчит.

Вернулась Арония Холдорн.

— Мне, право, очень жаль, — сказала она, встав в дверях и вежливо улыбаясь, — но мисс Леггет не хочет вас видеть.

— Очень жаль, — сказал я, — но нам придется ее увидеть.

Она выпрямилась, и улыбка исчезла.

— Простите?

— Нам придется ее увидеть, — повторил я как можно дружелюбнее. — Это необходимо, я вам объяснил.

— Извините. — Даже холодность не могла испортить ее прекрасный голос. — Вы не можете ее видеть.

Я сказал:

— Мисс Леггет, как вам, вероятно, известно, — важный свидетель по делу о краже и убийстве. Нам надо ее видеть. Если вас это устраивает больше, я готов подождать полчаса, пока сюда придет полицейский со всеми полномочиями, которые вы сочтете необходимыми. И мы с ней увидимся.

Коллинсон произнес что-то невнятное, но похожее на извинения.

Арония Холдорн ответила незначительнейшим поклоном.

— Можете поступать как вам угодно, — холодно сказала она. — Я не согласна, чтобы вы беспокоили мисс Леггет против ее желания, и, если речь идет о моем разрешении, я вам его не даю. Если же вы настаиваете, помешать вам я не могу.

— Спасибо. Где она?

— Ее комната на пятом этаже, первая от лестницы, слева. — Она опять слегка наклонила голову и ушла.

Коллинсон взял меня под руку и забормотал:

— Не знаю, стоит ли мне… стоит ли нам идти. Габриэле это не понравится. Она не…

— Вы как хотите, — проворчал я, — а я иду. Ей это может не понравиться, но мне тоже не нравится, что люди прячутся, когда я хочу спросить их о пропавших бриллиантах.

Он нахмурился, пожевал губами, сделал несчастное лицо, но со мной пошел. Мы отыскали лифт, поднялись на пятый этаж и по пурпурному ковру подошли к первой двери слева. Я постучал. Ответа не было. Я постучал снова, громче.

В комнате послышался голос. Вероятнее всего, женский, но мог принадлежать кому угодно. Он звучал настолько слабо, что мы не разобрали слов, и как бы придушенно — даже нельзя было понять, кто говорит. Я толкнул Коллинсона локтем и приказал:

— Позовите ее.

Он оттянул воротничок пальцем и прохрипел:

— Габи, это я, Эрик.

Ответа все равно не последовало. Я опять постучал:

— Откройте дверь.

Внутри что-то произнесли, я ничего не понял. Я снова крикнул и постучал. В коридоре открылась дверь, и высунулся старик с бледным лицом и жидкими волосами:

— Что происходит?

— Не ваше дело, — сказал я и опять постучал в дверь.

Голос внутри стал громче, мы уже слышали в нем жалобу, но слов по-прежнему разобрать не могли. Я повертел ручку, и оказалось, что дверь не заперта. Я еще погремел ручкой и приоткрыл дверь сантиметра на два. Голос стал более внятным. Я услышал мягкие шаги. Я услышал сдавленный всхлип. Я распахнул дверь.

Эрик Коллинсон издал горлом странный звук — будто где-то очень далеко кто-то душераздирающе кричал.

Габриэла Леггет стояла у кровати, держась одной рукой за белую спинку, и покачивалась. Она была белая как мел. Глаза, тусклые, без белков, смотрели в пустоту, а маленький лоб был наморщен. Казалось, она видит что-то впереди и пытается понять, что это. На ней был один желтый чулок, коричневая бархатная юбка, в которой она явно спала, и желтая рубашка. На полу валялись коричневые туфли, другой чулок, коричневая с золотом блузка, коричневый жакет и желто-коричневая шляпа.

Все остальное в комнате было белое: белые обои на стенах, белый потолок, крашенные белой эмалью стулья, кровать, двери, оконные рамы, даже телефон; белый войлок на полу. Мебель была не больничная, такую видимость ей придавала белая краска. В комнате было два окна и кроме той двери, которую я открыл, еще две. Левая вела в ванную, правая — в маленькую гардеробную.

Я втолкнул Коллинсона в комнату, вошел за ним и закрыл дверь. Ключа в ней не было, и скважины не было, и каких-либо признаков замка. Коллинсон глазел на девушку, раскрыв рот, и лицо у него стало такое же бессмысленное, как у нее, — разве только ужаса больше. Она прислонилась к спинке кровати и темными одурманенными глазами смотрела в никуда.

Я обнял ее одной рукой и усадил на кровать, а Коллинсону сказал:

— Соберите ее вещи. — Мне пришлось сказать это дважды, прежде чем он вышел из столбняка.

Коллинсон подал мне вещи, и я стал одевать ее. Он вцепился пальцами мне в плечо и запротестовал — таким тоном, будто я запустил лапу в церковную кружку:

— Нет! Нельзя же…