Проклятие Батори - [16]

Стража отворила массивную дверь, и петли заскрипели, несмотря на регулярную смазку свиным жиром. Один из стражников отвел Яноша в сторону и грубо обхлопал его, проверяя, нет ли при нем оружия.

– У семейства Батори есть враги, – пояснил он.

Увешанный гобеленами зал освещали свечи в кованых канделябрах. Мебель с причудливой резьбой – кресла, сундуки и длинные столы – тускло поблескивала под толстым слоем воска. На стенах – где не было гобеленов – висели написанные маслом портреты предков Батори и Надашди, мужчин в сияющих доспехах. Сжимая усыпанные драгоценными камнями рукояти мечей, воинственные предки всем своим видом источали готовность покарать мусульманских захватчиков. На одном из портретов был изображен муж графини, Ференц Надашди, победно восседающий на куче убитых оттоманских бойцов, и их кровь обагряла его сапоги.

Ференц погиб пять лет назад, умер от полученной в бою раны – правда, в тавернах шептались, что рану нанесла недовольная шлюха, которой он не заплатил.

Воздух был насыщен запахом с кухни – там на открытом огне жарили дикого вепря. Янош узнал этот аппетитный запах, приправленный вонью паленой щетины, кое-где случайно оставленной на туше. Запашок жженой щетины перемежался со сладким ароматом осенних яблок.

За дубовой дверью на первом этаже сбились в стайку полдюжины молодых служанок в придворных нарядах. Их длинные шелковые юбки, шнурованные бархатные корсажи и расшитые бисером головные уборы, должно быть, привезены из Вены, подумал Янош, поскольку в глухомани Верхней Венгрии[19] определенно не отыскать такого изящества.

При приближении конюшего девушки присели и склонили головы, хотя он заметил, что украдкой они посматривают на него, и услышал подавленный вскрик и приглушенное хихиканье.

– Не надо кланяться, девушки, – по-немецки сказал Янош. – Я слуга; так же как и вы, я служу графине.

Словачки захихикали над его изысканными манерами и венгерским акцентом. Те, кто посмелее, начали строить глазки.

Лакей тихо постучал в дверь, и она чуть приоткрылась; в щелочке показались ротик и носик хорошенькой – хотя и болезненно худой – служанки. Они о чем-то пошептались с лакеем, и дверь тихо отворилась. Яноша ввели в обширный зал, освещенный люстрами с сотнями мерцающих свечей.

Квадратный зал был полупуст, а в дальнем конце его сидела женщина под черной вуалью.

– Подойдите, мастер Сильваши, – позвала она. Ее накрахмаленный кружевной воротник стоял прямо вокруг шеи, как квадратное знамя, и слегка колебался, когда она говорила.

Янош подавил гримасу нетерпения, решив, что в присутствии этой скрывавшейся под вуалью женщины лучше вести себя сдержанно.

Он остановился в нескольких футах от возвышения, похожего на трон, и низко поклонился, взглянув на красные туфли графини и рассмотрев на них жесткие складки серебра и золотую парчу.

Янош наморщил нос. До него донесся едкий металлический запах медных монет, и его глаза украдкой искали источник этого запаха.

– Графиня Батори, этот визит – большая честь для меня, – сказал он.

– Вот как? – ответила она. – А я слышала, что вам не терпится лечь спать.

Янош сглотнул, удивившись, как быстро в этом замке распространяются слухи. Потом собрался с мыслями и подумал о том, в каком состоянии нашел здешних лошадей.

– Все верно. Ваши – как правильно их называть? – шпионы хорошо вам служат. Да, графиня, я, признаться, устал после тяжелого двухдневного путешествия и ужасного дня в конюшнях.

– Шпионы? Вы дерзки, пан Сильваши. Это верные слуги, которые говорят мне правду и сообщают о дурном поведении.

– Что вы называете дурным поведением, госпожа? Я приехал из Шарварского замка – вашего замка. По вашему требованию, госпожа.

– Нет нужды напоминать мне, словно я выжила из ума и ничего не помню!

Подавив раздражение, Янош решил зайти с другой стороны.

– Я посвящаю всего себя лошадям и приложу все силы, чтобы они были здоровы и хорошо выезжены. Ваша конюшня должна быть достойна имени Батори.

Он заметил, как вздрогнула черная вуаль, и сгорал от нетерпения узнать, что же кроется за завесой черной сетки.

– Как я понимаю, мои конюхи вас разочаровали.

– Лошади в плохом состоянии, графиня. Понадобится несколько недель упорного труда, чтобы восстановить их здоровье.

– Мой конюший умер, а его племянник – идиот, – сказала она, приподняв вуаль и откинув ее на темно-рыжие волосы.

– Я…

Янош не смог продолжить. Он смотрел на белое лицо с кожей гладкой, как отполированный мрамор, цвета венецианского фарфора. Из-под изящного изгиба бровей на него смотрели горящие янтарные глаза, каких он никогда не видел.

Казалось, это не женщина из плоти и крови, а совершенная статуя, изваянная величайшим на свете скульптором. За исключением глаз. Глаза были как у дикой кошки. Графиня была ошеломительно красива. Он не мог отвести глаз. Его глаза пробегали по ее чертам снова и снова, выискивая хоть какое-то несовершенство.

Но, несмотря на ее возраст, он так и не смог найти ни единого изъяна.

Графиня кивнула лакею, и тот протянул ей плетеный кожаный хлыст.

– Вы вернули мне это, – сказала она. – А ведь я намеренно послала его вам.

Янош с трудом оторвал глаза от ее лица и посмотрел на хлыст.