Проклятье вендиго - [9]

— Было приятно познакомиться с тобой, Уилл, — сказала миссис Чанлер перед тем, как выйти. Она коротко коснулась ладонью моего плеча, — Я буду молиться за тебя.

В гостиной доктор не шевелился; не пошевелился он и когда я вернулся. Я минуту простоял в ужасной тишине, не зная, что сказать.

— Да? — тихо сказал он.

— Миссис Чанлер уехала, сэр.

Он не ответил. Он не двигался. Я взял поднос, ушел на кухню, вымыл фарфор и поставил в сушку. Когда я вернулся, доктор все еще ни на дюйм не сдвинулся с места. Я и прежде наблюдал это десятки раз: молчаливость Уортропа возрастала в прямой пропорции к глубине его переживаний. Чем сильнее были его чувства, тем меньше он раскрывался. Его лицо было безмятежным — и пустым — как маска смерти.

— Да? Что теперь, Уилл Генри?

— Не хотите ли пообедать, сэр?

Он ничего не ответил. Он оставался на своем месте, а я — на своем.

— Что ты сейчас делаешь? — спросил он.

— Ничего, сэр.

— Извини меня, но ведь ты мог бы делать это практически в любом месте?

— Да, сэр. Я… Я буду это делать, сэр.

— Что? Что ты будешь делать?

— Ничего… Я буду ничего не делать в каком-то другом месте.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «Это терпеливый охотник»

Крик раздался вскоре после четырех следующим утром, и я, разумеется, откликнулся. Я нашел доктора в его комнате, безудержно трясущимся под одеялами, словно в лихорадке. Его лицо было белым, как у трупа. Пот блестел у него на лбу и искрился на верхней губе.

— Уилл Генри, — прохрипел он. — Почему ты не в постели?

— Вы звали меня, сэр.

— Звал? Не помню. Сколько времени?

— Начало пятого, сэр.

— Начало пятого — утра?

— Да, сэр.

— А кажется, что гораздо раньше. Ты уверен?

Я сказал, что уверен, и опустился в кресло рядом с его кроватью. Какое-то время мы провели в молчании, он — трясясь, я — зевая.

— Боюсь, я простудился, — сказал он.

— Не позвать ли доктора, сэр?

— Или это из-за утки. Насколько старая была эта утка, Уилл Генри? Возможно, она была порченая.

— Я так не думаю, сэр. Я тоже ее ел, и я не заболел.

— Но ты дитя. У детей более крепкие желудки. Это известный факт, Уилл Генри.

— Я думал, что утка была очень хорошая, сэр.

— Да уж. Ты так обжирался, что можно было подумать, что ты целую неделю ничего не ел. Я много раз тебе говорил, Уилл Генри: или человек контролирует свой аппетит, или аппетит контролирует его. Ты ведь знаешь, что Данте посвятил неконтролируемым желаниям больше одного круга ада. За свои плотские злоупотребления тебя бы поместили в третий круг, где ты лежал бы в полной тьме, а сверху с небес на тебя сыпалось бы дерьмо.

Я кивнул.

— Да, сэр.

— «Да, сэр»… Тебе нравится такая перспектива, Уилл Генри? С дерьмом, которое льется на тебя целую вечность?

— Нет, сэр.

— Но ты не это сказал. Ты сказал «да, сэр», будто соглашаясь с такой перспективой.

— Я соглашался с вами, доктор Уортроп, а не с идеей дерьма.

— «С идеей дерьма»… Уилл Генри, я начинаю думать, что ты слишком послушен. Это в твою пользу — и, конечно, в мою пользу. Лесть помещает тебя в восьмой круг, где ты барахтаешься в реке собственных экскрементов.

— Выходит, я почти безнадежен, сэр.

Он хрюкнул.

— Да, почти.

Я подавил зевок.

— Я не даю тебе спать, Уилл Генри?

— Да, сэр. Нет, сэр. Извините, сэр.

— За что?

— За… Я не помню.

— Ты извиняешься за что-то, о чем забыл?

— Нет, сэр. Я забыл, за что извиняюсь.

— У меня от тебя болит голова, Уилл Генри. Беседовать с тобой — это все равно что пробираться через лабиринт Минотавра.

— Да, сэр.

— «Да, сэр! Да, сэр!» — передразнил он меня, подняв голос на целую октаву. — Если бы я тебе сказал, что на каминной доске эльфы танцуют джигу, ты бы ответил: «Да, сэр! Да, сэр!» Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: «Да, сэр! Да, сэр!» и устроил нам второе пришествие! Есть ли у тебя мозги, Уильям Джеймс Генри? Ты ведь родился, имея это обязательное приложение?

У меня чуть не вырвались слова «Да, сэр!», но я успел прикусить язык. Впрочем, он не обратил на это внимания. Монстролога понесло.

— Неужели все мои усилия пропали даром? — закричал он в потолок, ударяя кулаком по подушке. — Принесенные в жертву время и уединение, терпеливые наставления, особое внимание, которое я тебе уделял в память об услугах, оказанных мне твоим отцом, — все было напрасно? Ты провел у меня уже почти два года, а отвечаешь как послушное эхо, которое я мог бы услышать от последнего конюха. Поэтому я снова спрашиваю: у тебя есть мозги?

— Д-да, сэр, — с запинкой выговорил я.

— О, боже мой, ты опять это сказал! — взревел он.

— Конечно, есть! — закричал я в ответ. Мое терпение наконец истощилось. Не в первый раз я бежал на отчаянный крик: «Уилл Генриииии!» к постели эгоцентричного лунатика, который, как казалось, едва выносил само мое существование. Чего он от меня хотел? Не был ли я для него просто мальчиком для битья, собачонкой, чтобы пнуть, когда его переполняли разочарование и детские страхи? Он был во власти темных демонов, я бы не стал этого отрицать, но то были не мои демоны.

— То, что я сказал об аппетите, — назидательно продолжил он, явно пораженный моей реакцией, — относится и к эмоциям, Уилл Генри. Не надо терять самообладания.