Проклятье вендиго - [8]

— Да, оставь нас, — сказал доктор, не отрываясь от письма.

— Можно ли предложить вам что-нибудь еще, мэм? — спросил я. — У нас есть свежие булочки…

— Не приноси булочки! — прорычал доктор из-за листа бумаги.

Он фыркнул и швырнул письмо на пол. Я схватил его и, забытый на минуту в пылу их tete-a-tete, прочел:

Дорогая миссус Джон,

простите мой английский, он нехорош. Вернулся этим утром в РП и сразу пошел отправить это. Ничего хорошего сказать нельзя, извините. Мистер Джон — его нет. Оно его звало и — дело сделано — унесло его. Я говорю Джеку Фиддлеру, и он и дальше его искать, но оно его забрало и даже старый Джек Фиддлер не может его теперь вернуть. Я говорил ему не ходить, но оно призывало его ночью и днем, и он ушел. Мистер Джон, он сейчас оседлал сильный ветер, и Мшистый рот не отпустит его. Мне жаль, миссус.

П. Ларуз

— Уилл Генри, — рявкнул доктор. — Что это ты делаешь? Отдай! — Он вырвал письмо из моей руки. — Кто такой Ларуз? — спросил он миссис Чанлер.

— Пьер Ларуз — проводник Джона.

— А этот Джек Фиддлер, которого он упоминает?

Она покачала головой.

— Никогда раньше не слышала этого имени.

— «Он сейчас оседлал сильный ветер, — прочитал доктор, — и Мшистый рот его не отпустит». Думаю, не отпустит! — Он невесело рассмеялся. — Полагаю, ты известила власти.

— Да, конечно. Поисковый отряд вернулся в Рэт Портидж два дня назад… — Она покачала головой, не в силах говорить.

— Тогда не вижу, чем я могу помочь, — сказал Уортроп. — Разве что выразить свое мнение, что это дело не касается монстрологии. Что бы ни унесло твоего мужа на «сильном ветре», это не был никакой «Мшистый рот», хотя я и нахожу этот образ странно интригующим. Я никогда не слышал такого прозвища применительно к Lepto lurconis. Должно быть, это изобретение добрейшего мсье Ларуза — и, думаю, не единственное. Не в первый раз смерть в дикой глуши относят на счет вендиго.

— Ты думаешь, он лжет?

— Я думаю, это ложь — а вот намеренная или нет, я не могу сказать. Lepto lurconis — это миф, Мюриэл, не более реальный, чем фея молочных зубов, и это самый странный момент во всей этой истории. Почему Джон искал нечто такое, чего не существует?

— Его… его вдохновили на это.

— А. — Монстролог закивал. — Это был фон Хельрунг, не так ли? Фон Хельрунг велел ему пойти…

— Предложил.

— И, будучи послушной собачонкой, Джон пошел.

Она напряглась.

— Я зря трачу время, да? — спросила она.

— Я спрашиваю по делу, Мюриэл. Как давно он пропал?

— Почти три месяца назад.

— Тогда да, ты зря тратишь здесь время. Я ничего не могу сделать — ни для тебя, ни для Джона. Твой муж мертв.

Хотя в ее глазах блестели слезы, она не расплакалась. И хотя всеми фибрами души она ощущала отчаяние, она стойко встретила его суровое утверждение. Может быть, мужчины и более сильный пол, но женщины сделаны из гораздо более крепкого материала!

— Я отказываюсь в это верить.

— Ты обманулась с верой.

— Нет, Пеллинор, не с верой. А с надеждой, что единственный человек, к которому, как я думала, я могу обратиться… к которому Джон мог бы обратиться…

Уортроп кивнул. Он отвел взгляд от ее прекрасного огорченного лица и заговорил в хорошо знакомой мне глухой лекторской манере:

— Однажды в Андах, в лагере на склоне горы Чимборазо, я лицом к лицу столкнулся с взрослым самцом астоми — существа с поразительной способностью кричать на таких децибелах, что рвались барабанные перепонки. Я видел, как после столкновения с ним у людей в буквальном смысле из ушей вытекали мозги. Он случайно забрел в наш лагерь глубокой ночью, и мы с ним были одинаково удивлены встрече. Нас разделяли какие-то полметра, и мы просто смотрели друг на друга. У меня был револьвер, у него — рот, и мы в любой момент могли ими воспользоваться. Так мы простояли несколько напряженных минут, пока я наконец не сказал: «Ну, дружище, я согласен не открывать огонь, если ты согласишься придержать свой язык!»

Смысл этой импровизированной притчи не ускользнул от дамы. Она медленно кивнула, поставила чашку и встала с кресла. Хотя она не двинулась ни к одному из нас, монстролог и я отпрянули. Есть красота, которая ласкает как луч весеннего солнца на щеке, а есть красота, которая ужасает как вопль Озимандиаса,[3] порождая отчаяние.

— Я дура, — сказала она. — Ты никогда не изменишься.

— Если ты надеялась на это, то да, ты совсем глупая.

— Не только я. Мне жаль тебя, Пеллинор Уортроп. Ты это знаешь? Мне жаль тебя. Самый умный человек, которого я когда-либо встречала, но также самый тщеславный и мстительный. Ты всегда был немного влюблен в смерть. Удивительно. Я думала, ты ухватишься за возможность еще раз встретиться с ней лицом к лицу. Ведь это единственное, ради чего ты избрал свою омерзительную профессию.

Она повернулась и быстро вышла из комнаты, прижав ладонь к губам, словно останавливая другие готовые слететь с них слова.

Я взглянул на доктора, но он отвернулся; его лицо было наполовину в тени, наполовину на свету. Я поспешил за Мюриэл Чанлер и помог ей надеть накидку. Когда я открыл входную дверь, от порыва ветра по полу вестибюля заскакали капли дождя. На углу, сквозь серую пелену дождя, я увидел блестящую от воды черную двуколку, скрючившегося на своем насесте возницу, переливающуюся на свету головную упряжь большой ломовой лошади.