Проклятье вендиго - [87]

Потом я услышал в вышине ветер. И больше не было ничего. Я слышал ветер, но не чувствовал его. Я бестелесно парил в золотом свете.

В вое ветра звучал голос. Он был прекрасен. Он звал меня по имени. Голос был в ветре, и ветер был в голосе, и они были одним целым. Ветер и голос были одним целым.

В пустой комнате сидит моя мама и расчесывает волосы. Я с ней, а она одна. Она сидит лицом от меня. Ее обнаженные руки кажутся золотыми в этом свете. Меня зовет не ее голос. Это голос ветра.

У ветра есть течение, как у реки, бегущей к морю.

Оно тянет меня к ней. Я не борюсь с течением ветра. Я хочу быть с ней в пустой комнате с золотым светом.

Теперь мама поворачивается ко мне. У нее нет глаз. С ее лица содрана кожа. Ее пустые глазницы как черные дыры, которые засасывают золотой свет, и он не может из них вырваться. Спасения нет.

Сильный ветер завывает. Нет разницы между ветром и моим именем, и у моего имени нет начала и нет конца.

Я проваливаюсь в темную яму глаз моей мамы.

Из ниоткуда протянулась рука, схватила меня за воротник и оттащила назад от открытого окна. Я боролся со своим спасителем, но он обхватил меня длинными руками, и теперь я слышал его голос — не голос ветра, — зовущий меня по имени:

— Уилл Генри! Уилл Генри…

Доктор тихо бормотал, пока я пытался высвободиться, беспомощно колотя ногами по гладким половицам пытаясь ответить ветру, который вздыхал, обдавая холодом наши лица. Я слышал, как Лилли снова и снова визгливо и истерично спрашивала: «Что это? Что это?» А потом я увидел, как рядом со мной встал на колени доктор фон Хельрунг и поднес к моему лицу лампу. Он говорил доктору:

— Nein, nein, не по имени, Пеллинор. Не называйте его имя! — Он легко шлепнул меня по щеке. — Смотри на меня! — закричал он. — Слушай меня! Меня! Это ушло, пропало!

Он был прав; это пропало. И я заплакал, потому что без него почувствовал себя опустошенным. Меня переполнял стыд, я был растоптан. Я должен был ответить. Ветер хотел меня, и я хотел ветра.

— Пожалуйста, Пеллинор, пожалуйста, — уговаривал фон Хельрунг доктора. Уортроп ослабил хватку, и старик притянул меня к себе. Он одной рукой обхватил меня за плечи и большой ладонью прижал мое ухо к своей груди; я слышал биение его сердца. Как и у ветра, на котором летело мое имя, глубоко, в тайных закоулках наших сердец струится непреодолимое течение, «пока нас не разбудят человеческие голоса и мы не утонем».

— Сон, — сказал монстролог. — Галлюцинация, порожденная ядом хорхоя и жестокой физической и психологической травмами.

— Это моя вина, — простонал фон Хельрунг. — Я должен был загородить окно.

— По всей вероятности, он бы не разбился при падении.

— Он бы не упал, mein Freund. О, если бы нужно было бояться только этого! Оно пришло за ним. За ним! Этого не должно быть. Мы не можем этого позволить, Пеллинор. Его надо немедленно отослать…

— Не будьте смешным, — отрезал доктор.

— Первым поездом в Бостон.

— Уилл Генри никуда не поедет.

— Если он останется, то будет в серьезной опасности.

— А если уедет, то опасность будет еще серьезнее, фон Хельрунг. Я — это все, что есть у мальчика, а я никуда не уезжаю.

— Пожалуйста, не отсылайте меня, сэр, — прошептал я. У меня страшно болело горло, как будто я перед этим кричал изо всех сил.

— Я понимаю, Пеллинор, но вы должны понять, что оно не остановится. Оно не может остановиться. Оно будет звать, пока не найдет его — или пока он не найдет, потому что оно его себе подчинило. Как подчинило других — Ларуза, Хока, Скалу, Бартоломью — и Мюриэл, Пеллинор. Подумайте о Мюриэл! Хотите ли вы, чтобы его постигла та же судьба? Будете ли вы в своем упрямстве безучастно ждать, пока оно заберет и Уилла?

— У меня истощается терпение слушать это безрассудство. Уилла Генри ничто не «звало». У Уилла Генри был кошмарный сон, абсолютно объяснимый и даже предсказуемый, если учесть все случившееся за последние двадцать четыре часа.

Фон Хельрунг в смятении выбросил перед собой руки.

— Глаза, которые не видят! Уши, которые не слышат! Увы! Я думал, что лучше обучил вас, Пеллинор Уортроп! Ладно, отбросьте это. Отбросьте все это! Значит, Джон не умер — он не аутико. Он псих, и его влекут к убийству демонические силы, встреченные в пустыне. Он все же чудовище, но чудовище человеческих пропорций. Если им движет не голод, то что? Почему он забрал Мюриэл и почему сейчас пытается забрать Уилла Генри? Что между ними общего, Пеллинор? Есть ли что-то одно, что их объединяет? Пожалуйста, ради всего святого, признайте хотя бы это. Называйте это как хотите. Называйте бредом. Называйте безумием. Но в этом безумии есть метод. Вы знаете, что это правда.

— Я не совершу одну и ту же ошибку дважды, Meister Абрам. Уилл Генри будет со мной в безопасности.

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ «Он не очень отличается»

Лилли уехала на следующее утро. Хотя она и была потрясена странными и волнующими событиями минувшей ночи, она была прекрасно осведомлена о предстоящей охоте за остатками доктора Джона Чанлера и была очень недовольна тем, что ее отстранили от погони. Ее огорчение усугублялось тем фактом, что меня в моем, как она выразилась, «плачевном состоянии» сделали полноценным участником предприятия.