Проклятье вендиго - [47]

— Добраться вас в гостиницу, сэр. — Английский язык явно не был родным у этого богемца.

— Наш багаж… — начал Уортроп.

— Будет добраться на отдельной коляске. Обо всем позабочено. Никаких хлопот для доктора Уортропа.

Как огромный крушащий льды нос арктического судна, Августин Скала рассек толпу, скопившуюся у узкого выхода на Сорок вторую улицу. Мы проследовали за ним к черному экипажу с впряженной в него огромной вороной лошадью. Открыв нам дверцу, Скала с излишней церемонностью и смехотворной торжественностью достал из кармана конверт и с такой же нелепой подобострастностью вручил его моему хозяину. Уортроп принял его, не говоря ни слова, и скользнул в экипаж, на минуту оставив меня наедине с богемцем. Я был несколько подавлен тяжелым взглядом его темных, ничего не выражающих глаз, смотревших с такой высоты, и неприятным запахом пота, табака и пива, который стоял вокруг его величественного тела.

— Ты есть кто? — спросил он.

— Меня зовут Уилл Генри, — ответил я, и мой голос показался мне каким-то очень уж тонким. — Я служу у доктора.

— Мы собратья, — гортанно проговорил он. — Я тоже служу. — Он положил мне на плечо свою огромную лапищу и наклонился так, что его лицо закрыло мне весь обзор. — Я радостно умру за Meister Абрама.

— Уилл Генри! — позвал Уортроп из кареты. — Пошевеливайся!

Никогда еще я не пошевеливался с такой радостью. Я тут же юркнул внутрь, дверца захлопнулась, и весь экипаж затрясся, когда Скала усаживался на свое место над нами.

Злобно щелкнул кнут, и мы чуть ли не на одном колесе — во всяком случае, так показалось — вылетели на проезжую часть, едва не сбив полицейского и столкнув его велосипед прямо под катящуюся навстречу повозку с мануфактурой. Полицейский дунул в свисток, но этот пронзительный свист быстро утонул в вокзальном гуле: цокоте копыт, криках торговцев и хриплых гудках прибывающего в 6.30 экспресса из Филадельфии. Предвечернее движение на улицах, забитых повозками и велосипедами, было очень плотным, но нашего возницу это ничуть не волновало: он ехал так, словно спасался от пожара, то и дело махая кнутом и понося на своем родном языке всех и каждого, кто имел глупость пересечь ему дорогу.

Много лет утекло с того дня, когда я впервые увидел этот город городов, этот главный бриллиант в финансовой и культурной короне Америки, живой символ ее богатства.

Картина во всех подробностях сохранилась в моей памяти. Смотрите, вот он поворачивает за угол и попадает на Шестую авеню! Это маленький Уильям Джеймс Генри, приехавший из деревушки в Новой Англии. Он высунулся из окна своего сдавленного со всех сторон «такси», его рот открыт, а глаза вытаращены, как у самой неотесанной деревенщины; он в полном изумлении взирает на архитектурные триумфы авеню, перед которыми меркнет все, что он когда-либо видел в массачусетской глубинке, которые выше, чем самые высокие церковные колокольни.

Его лицо светится восторгом от проходящего перед его глазами великолепного парада: двуколки и кареты, грузовые повозки и вместительные экипажи, дамы в ярких кринолинах и денди, даже более щеголеватые, чем щеголи верхом на неуклюжих велосипедах, снующие между повозками торговцев, как заправские ковбои на скачках вокруг бочек. До захода солнца оставалось еще почти два часа, но здания на западной стороне авеню уже отбрасывали густые длинные тени, между которыми в косых, подернутых дымкой лучах солнца гранитные тротуары золотились как мед; и тем же цветом были раскрашены фасады зданий на восточной стороне авеню.

Так что этому двенадцатилетнему деревенскому мальчику казалось, что волею причудливых и самых ужасных обстоятельств он прибыл в город, сделанный из золота, где за каждым углом его ждали чудеса и где, подобно десяткам тысяч иммигрантов, которые приехали до него и еще приедут, он может стряхнуть печальное прошлое и облачиться в яркие блестящие одежды бесконечных возможностей. Вы слышите — я точно слышу — его едва сдерживаемые смешки за этой глупой улыбкой?

Но знаешь, Уильям Джеймс Генри, твоя радость будет скоротечной. Тебя скоро лишат этого праздника глаз и ушей.

Золотистый свет умрет, и падение во тьму будет быстрым и необратимым.

Сидящий рядом со мной монстролог ни на йоту не разделял моей радости; он был поглощен письмом, которое ему вручил богемец. Он прочел его несколько раз и потом с печальным вздохом передал мне. В нем было написано:

Мой дорогой Уортроп!

Старый друг, я начинаю с извинений — простите меня! Я должен был сам встретить ваш поезд, но у меня масса неотложных дел, и я не смог вырваться. Герр Скала — отличный человек, и вы можете, вслед за мной, довериться ему в каждой мелочи. Если он не оправдает ожиданий, скажите мне, и я им займусь!

Не могу выразить словами, как я жажду снова вас увидеть, потому что мы слишком давно не виделись, старый друг, и столько всего произошло — и ещё произойдет в ближайшие дни, — но этого не напишешь, нам многое нужно обсудить.

Я сожалею, что не смогу должным образом приветствовать вас сегодня на званом вечере — я занят неотложными делами, но чтобы компенсировать моё недостойное отсутствие, я умоляю поужинать со мной завтра. Герр Скала встретит вас в вашей гостинице в семь с четвертью.