Проклятье Пифоса - [2]

Его разум опутал змеиный мир. Оно странствовало по джунглям в бесконечной ночи. Оно воспаряло над горными хребтами, лишенными надежды, как мертвые звезды — света. Оно узнавало об опасностях, что таились здесь. Узнавало о перспективах, что убивали здесь. Оно поняло, что между ними нет никакой разницы. Оно стало свидетелем планеты, которая в своей чудовищности была достойным отражением самого варпа.

На протяжении целого дня и ночи существо наслаждалось концепцией

Затем его охватило беспокойство. Просто смотреть было недостаточно. Его сводило с ума обладать целым материальным миром, холстом для творца боли, таким близким, но одновременно таким недостижимым. Где обещанное пиршество? Планета корчилась в хватке порожденного ею же ужаса. Это было существование плотоядного животного, хищного зверя. Но существо не числилось в списках приглашенных гостей. Оно могло только наблюдать. Более того, планете кое-чего не хватало, чтобы стать раем. Где разумная жизнь? Без разума не могло быть настоящей невинности, не могло быть настоящих жертв. Без жертв не было настоящего кошмара. Мир был громадным нереализованным потенциалом. Хотя существо верило и служило своим хозяевам верой и правдой, оно также было нетерпеливым. Оно решило оставить планету.

Но не сумело.

Существо попыталось было бороться, но силы, которым оно служило, велели ему прекратить. Они удержали его на месте, и к нему снизошло понимание. Его привели сюда не просто из-за обещания. Оно еще раз дотронулось до протертой завесы. Оно прочло течения варпа и вновь рассмеялось, и вновь взревело. Создание обрело такое нужное ему терпение. Планета была не более чем сценой. Актеры пока не взошли на нее, но скоро они появятся. Зверь будет ждать за кулисами, и его час пробьет. Оно шепотом вознесло хвалу.

Отовсюду послышались ответные шепоты — его собратья слетелись сюда, чтобы исполнить веление, чтобы поклоняться, чтобы присоединиться к пиру. Момент близился. Момент, когда они наконец освободятся, дабы нести свою истекающую слюной истину вопящей Галактике. Они рвались вперед, желая вкусить плоти реальности. Шепоты накладывались, стремление подпитывало стремление, пока имматериум не задрожал от эха неутолимого голода.

Зверь приказал им умолкнуть. Оно ощутило, что грядет нечто судьбоносное. Оно отвернулось от планеты. Казалось, существо смотрит из глубин колодца, ибо этот мир стал узилищем, сила притяжения судьбы крепко удерживала зверя, дабы тот сумел исполнить свою роль. Оно напрягло пределы восприятия материального мира. И на самой границе понимания и сознания оно уловило движение, подобное мухе, которая коснулась дальних краев паутины.

Они сдержали обещание. Звезды были правы.

Кто-то приближался.

Часть 1 ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

1 Шрамы/Пример для подражания/Одиночки

— Шрамы бывают лишь у плоти, — сказал однажды Дурун Аттик. — Они — признак слабой ткани, которая легко рвется и плохо поддается починке. Если плоть рубцевата, ее надлежит удалить и заменить более подходящим материалом.

«Считает ли он так до сих пор?» — задавался вопросом Антон Гальба.

Эту речь, как он помнил, капитан произнес после кампании против Диаспорекса, в те последние дни иллюзий, когда тень измены уже легла на Империум, но Железные Руки еще думали, будто сражаются на стороне Детей Императора, что они среди братьев. Та битва оставила немало ран. Больше всего досталось «Железному кулаку», но и ударный крейсер «Веритас феррум» не вышел из боя без единой царапины. Залп из энергетических орудий попал ему в мостик. Жизненно-важные системы продолжали функционировать, но Аттик, незыблемо восседавший на командном троне, получил обширные ожоги кожи.

Корабль отремонтировали. Как и Аттика. Казалось, он пришел не из апотекариона, а из кузницы. На нем не осталось шрамов. Равно как и плоти. Вот когда он произнес ту памятную речь. Гальба, имевший немало рубцов на лице, которое по большей части еще оставалось настоящим, понимал — Аттик говорил в метафорическом смысле, предаваясь гиперболизации в качестве награды за победу. У «Железного кулака» также остались свои клейма ожогов после сражения, но со временем от них избавятся. Это Аттик и имел в виду.

Так они все полагали.

А затем была кампания на Каллинедесе. И предательство. Разгром флота. Темный час Х легиона.

Так они все полагали.

Но Каллинедес был не более чем прологом. Его название вытеснили из пантеона позора. Кто вспоминал о Каллинедесе-4 после Исствана-5?

Исстван. Слово было шипением и клинком, приставленным к позвоночнику. Это был ядовитый свист, который никогда не стихнет. Это была рана, что будет гноиться, пока в Галактике не погаснут последние звезды.

Это был шрам. Не поверхностный, оставшийся после зажившей раны. Он был глубоким, местом боли, что никогда пройдет, гнева, что никогда не угаснет.

«Это слабость? — спросил Гальба у Аттика из воспоминаний. — Как мы удалим эту изорванную плоть? Рана ведь в самих наших душах».

Он оглянулся на своего капитана.

Аттик, сложив руки на груди, стоял за кафедрой перед командным троном. Он был неподвижен, неотрывно следя за фронтальным окном. На его лице не читалось никаких эмоций. Их не было со времен Кароллиской системы и сражения против Диаспорекса. С помощью аугметической реконструкции Аттику заменили большую часть черепа. Из всех воинов 111-й роты он был ближе всего к полному превращению в машину. Гальба знал, что внутри металлической оболочки капитана продолжала течь кровь и биться сердца. Но внешность его была такой же темно-серой, как доспехи легиона. Его профиль оставался человеческим, но лишенным характерных черт, обезличенным. Теперь Аттик походил скорее на железную скульптуру, нежели на живое существо: несгибаемый, беспощадный, холодный.