Проклятая доля - [16]
Религия и есть это длительное усилие, этот тревожный поиск: речь всегда идет о том, чтобы вырваться из порядка реального, из убожества вещей, чтобы вернуться к порядку божественного; животное или растение, которыми человек; пользуется (как если бы они обладали ценностью лишь для него, не обладая ценностью для самих себя), возвращаются к истине сокровенного мира; человек устанавливает сакральное общение с этим миром, в свою очередь возвращающее его к внутренней свободе.
Смысл этой глубинной свободы дается в уничтожении, сущность которого - потреблять без выгоды то, что могло сохраниться в последовательности полезных дел. Жертвоприношение уничтожает то, что освящает. Оно не обязательно разрушает подобно огшо; только разрывается нить, связующая приносимое в жертву с миром полезной активности, однако это разделение имеет смысл окончательного потребления; освященную жертву невозможно вернуть к порядку реальности. Этот принцип открывает пугь безудержности, он высвобождает насилие, оставляя ему пространство, где насилие царит безраздельно.
Сокровенный мир противостоит миру реальному как чрезмерность - умеренности, безумие - разуму, упоение - здравомыслию. Нет меры, кроме меры объекта; нет разума, кроме как в тождественности объекта самому себе; нет здравомыслия - кроме как в отчетливом познании объектов. М ир субъекта - это ночь, волнующая и до бесконечности | к |Дозрительная ночь, когда сон разума порождает чудовищ. Я утверждаю принцип, согласно которому о свободном субъекте, совершенно не подчиненном "реальному" порядку и занятом лишь настоящим, даже безумие дает лишь смягченное представление. Как только субъект начинает заботиться о грядущих временах, он покидает свое собственное пространство, подчиняясь объектам реальности. Дело в том, что субъект представляет собой потребление в той мере, в которой он не вынужден трудиться. Если я уже не забочусь о "том, что будет", но забочусь о "том, что есть", какой смысл для меня что-либо откладывать про запас? Ведь я могу тотчас же - беспорядочным образом - мгновенно употребить всю совокупность благ, которыми я обладаю. Это бесполезное потребление есть то, что мне приятно, поскольку оно сразу же упраздняет заботы о завтрашнем дне. Если же я потребляю без всякой меры, то я открываю себе подобным то, что во мне есть сокровенного: потребление есть способ, каким общаются разделенные существа.[25] Все прозрачно, все открыто и все бесконечно между теми, кто предается интенсивному потреблению. Но теперь уже ничто не идет в счет, насилие высвобождается и начинает бушевать - по мере нарастания жара.
То, что обеспечивает возвращение вещи к сокровенному порядку, есть ее вхождение в очаг потребления, где насилие, несомненно, ограничено, но становится таковым лишь с большим трудом. Жертвоприношение всегда уничтожает лишь некоторую часть, предохраняя остальное от смертельной опасности заражения. Все, кто соприкасается с жертвоприношением, оказываются в опасности, но его ритуальная и ограниченная форма, как правило, гарантирует жизнь приносящим жертву.
При жертвоприношении выделяется тепло, в котором восстанавливается сокровенная близость тех, кто участвует в системе совместных трудов. Принципом жертвоприношения является насилие, но совместные труды ограничивают насилие во времени и в пространстве; оно подчиняется заботе об объединении и сохранении общего дела. Индивиды "срываются с цепи", но разгул, связывающий и смешивающий их до неразличимости с их ближними, содействует их объединению в трудах профанного времени. Пока еще не идет речи о предприятии, поглощающем избыток сил с целью беспредельного увеличения богатств. Делыо трудов является лишь сохранение существующего. Они разве что заранее задают границы празднества (их плодотворность обеспечивает возвращение празднества, являющегося истоком их плодотворности). Но от погибели спасается лишь сообщество. Жертву лее постигает насилие.
8. Жертва проклятая и сакральная
Жертва представляет собой излишек, взятый из массы полезного богатства. И ее можно оттуда извлечь лишь для того, чтобы употребить бесполезным образом, то есть раз и навсегда уничтожить. Она становится, как только ее избирают, проклятой долей, предназначенной насильственному потреблению. Но проклятие вырывает ее из порядка вещей-, делает узнаваемым ее облик, который с этих пор начинает излучать вокруг себя сокровенность, тревогу и глубину живых существ.
Нет ничего поразительнее забот, которыми окружают жертву. Поскольку она является вещыо, извлечь ее из порядка реального, которому она принадлежит, можно лишь в том случае, если уничтожение лишит ее свойств вещи, навсегда упразднит ее полезность. С момента ее освящения и в период между освящением и смертью жертва входит в сокровенную близость с жертвователями и участвует в ритуальном потреблении: она одна из них, - а во время празднеств, когда ей суждено погибнуть, она поет, танцует и вкушает вместе с ними от всех удовольствий. В ней больше нет ничего рабского; она может даже взять в руки оружие и сражаться. В безмерной суматохе праздника жертва теряется. Это ее и губит.
