Проклят и прощен - [42]

— На краю пропасти, — тихо добавил Верденфельс. — Ты не знаешь, какие ужасные часы я пережил там, и каким искушением является этот обрыв. Он не раз манил меня найти забвение в его глубине и схоронить там прошедшее вместе со старым проклятием.

На лице молодой женщины отразился испуг, однако он сразу же уступил место свойственной ей непоколебимой твердости, звучавшей и теперь в ее голосе, когда она ответила:

— Это — последнее прибежище слабых. Настоящий мужчина искупает свою вину.

Раймонд выпрямился. Его глаза сверкнули, как искры под пеплом, и тотчас померкли.

— Ты считаешь меня слабым?

— Ты — мечтатель, не имеющий смелости выйти на яркое солнце, потому что твоим глазам больно смотреть на свет после долгой темноты, да и мечтать при солнце не так удобно. Проснись, Раймонд! Брось эти мрачные мысли, отнимающие у тебя последние силы! Я никогда не думала, что наша разлука сделает из тебя то, чем ты стал теперь.

Раймонд быстрым движением выпустил поводья из рук. Видно было, что эти слова и тон, которым они были сказаны, больно задели его, так как его голос окончательно потерял свое спокойное звучание.

— Не говори таких слов, Анна, — мрачно сказал он. — Ненависть я еще могу вынести — мне часто приходилось встречаться с ней в жизни, но презрения я не перенесу!

— Тогда докажи, что ты не заслуживаешь его, — с возрастающим волнением сказала Анна. — Тебе много дано, а жизнь людей там, внизу, зависит от тебя. Ты в долгу перед ними. Попробуй, пойди к ним, постарайся примириться с ними, и ты добьешься этого.

— Ты думаешь? — резко спросил Верденфельс. — Это была бы не первая моя попытка, после смерти моего отца я уже пробовал сделать это. И знаешь ли ты, что мне ответил старик Экфрид, когда я вошел в его хижину? Он сорвал со стены ружье и грозил пристрелить меня, если я переступлю его порог. Дальше было то же самое: куда бы я ни шел, я везде наталкивался на старую ненависть, на прежнюю враждебность. Все оттолкнули меня, все, даже моя невеста!

Молодая женщина опустила свой гордый, гневный взор, на последний упрек она не нашла возражений.

— С той минуты, как Вильмут узнал тайну нашей любви, — продолжал Раймонд, — над нею был произнесен приговор, и ты слепо подчинилась ему, а меня осудила, даже не выслушав!

— Не выслушав? Я не поверила бы никакому другому доказательству, кроме твоих собственных слов. Я сама вызвала тебя в пасторат, где происходил наш последний разговор.

— В присутствии Вильмута! Он стоял между нами и своим ледяным взором мешал нам понять друг друга. Если бы мы хоть на минуту остались наедине, я сумел бы найти дорогу к твоему сердцу, несмотря на все, что тогда произошло, но ты отказала мне в этом.

— Это было бы бесполезно. Я должна была задать тебе один единственный вопрос, и одно единственное «нет» из твоих уст могло бы все поправить. Ты не произнес этого «нет», а только опустил глаза. Не посторонняя сила, а твое собственное молчание были причиной нашей разлуки.

— Но что же я мог сказать тебе? — медленно проговорил Раймонд. — Я отлично знал, что все было напрасно, пока рядом с тобой стоял этот священник, который умеет только осуждать и проклинать и которому даже незнакомо слово «прощение». Один раз я попробовал написать тебе, несмотря на твое запрещение, и откровенно рассказать тебе все в своем письме. Через три дня пришел ответ, но он был написан рукой твоего кузена и гласил: «Анна стала вчера невестой президента Гертенштейна». До той минуты я еще боролся с ненавистью, теперь я сдался и навсегда ушел от людей.

Последовало долгое, томительное молчание. Молодая женщина не двигалась с места, она сильно побледнела и с трудом переводила дыхание.

— Что было в том письме? — тихо спросила она.

Реймонд бросил на нее мрачный взгляд, в котором снова блеснул огонек, как искра из-под пепла, и воскликнул:

— Ты же знаешь это! Или ты не читала письма?

Угрожающий тон, которым были произнесены эти слова, вызвал в Анне протест.

— Нет! Перед тем как получить письмо, я только что дала слово президенту, и моя судьба была решена; поэтому письмо было сожжено нераспечатанным.

Верденфельс вздрогнул, его руки крепко сжались, и глаза вспыхнули ярким пламенем. Казалось, он готов был разразиться бурной, страстной речью, но сдержался.

— Прости, — с притворной холодностью сказал он после минутной паузы, — в таком случае я, значит, писал по неверному адресу.

— Что было написано в том письме? — настойчиво и тревожно повторила Анна.

— То, что ты, наверно, отвергла бы. Это была моя исповедь, — с беспредельной горечью проговорил Раймонд. — Я обращался к любви женщины, обещавшей быть моею. Ведь любовь все прощает, и она простила бы меня. Но ты, бросившая мою последнюю отчаянную мольбу в огонь, не прочитав, значит, меня никогда не любила! Грегор Вильмут и ты стоите друг друга; вы оба крепко и твердо держитесь на вершине своей добродетели и без малейшего сострадания сверху вниз смотрите на грешного мечтателя. Вы не понимаете, что это значит, когда на молодой жизни с самого ее начала лежит проклятие и когда все дальнейшее существование есть только борьба с ним. А я это испытал. Прощай!