Проклят и прощен - [29]

— Возможно! Боюсь только, что его вежливость менее всего предназначалась мне. Твои глаза, Анна, снова причинили зло, я с первой минуты увидел это. Но мне нечего предупреждать тебя, что ты должна держаться подальше от молодого человека: ведь он — Верденфельс, и это одно должно помешать вашему сближению.

Глава 6

Молодой барон возвращался из Верденфельса в Фельзенек далеко не в радужном настроении, так как принужден был признаться самому себе, что так страстно ожидаемое им свидание оказалось на деле довольно мучительным и что его визит в дом приходского священника был преждевременным. Как ни мало были ему известны обстоятельства жизни в Фельзенеке, тем не менее ему стало теперь вполне ясно, что между его дядей и пастором Вильмутом существует глубокая неприязнь. Ему казалось, что теперь он понял причину сдержанности молодой женщины: эта сдержанность относилась не к нему лично, а к тому имени, которое он носил. Но к этому препятствию он отнесся со своим обычным юношеским легкомыслием, не считая его серьезной помехой своим планам. Хотя ему и не было дано формального согласия на посещение Розенберга, но не было и запрещено явиться туда. Поэтому он считал такой визит делом решенным и продолжал строить планы на будущее.

Как только Пауль вернулся из Фельзенека, Арнольд встретил его словами, что «многоуважаемый дядюшка» желает его видеть. Пауль не слишком любил эти аудиенции, хотя короткие и редкие. Ледяное равнодушие барона Раймонда при встречах все больней и больней задевало мягкую натуру Пауля, но всякое желание дяди было для него приказанием, которое он считал долгом исполнять. Поэтому и сейчас он ограничился вопросом, в котором часу должен идти к дяде.

— В пять часов, — с величайшей торжественностью ответил Арнольд. — И на сей раз я пойду с вами, мой дорогой господин.

Пауль с удивлением взглянул на него.

— Что с тобой? Ты же знаешь, что к барону никто не смеет являться, пока он сам не позовет.

— Но меня звали, — с чрезвычайно довольным видом возразил Арнольд. — Барон прислал мне приказание представиться ему сегодня.

— Неужели это правда? — воскликнул Пауль. — В последнее свидание с дядей я действительно упомянул о твоем отчаянии, что тебе до сих пор не удалось видеть хозяина дома, но не думал, что это заявление будет иметь какие-нибудь результаты: на мои слова барон промолчал, а я, разумеется, не решился высказаться прямо.

— Вы вообще ни на что не можете решиться, — пренебрежительно проговорил Арнольд, — и вовсе не умеете обращаться с господином бароном, а между тем вы — единственный человек, с которым он общается. Просто грешно жить так, как он живет, прячась, словно ночное привидение, от добрых людей и Божьего света и имея в то же время столько поместий и замков, что даже сам он, владелец, не знает, как велико его богатство. Решительно необходимо, чтобы кто-нибудь как следует вразумил вашего дядюшку, а так как у вас недостает на это смелости...

— То ты берешь это на себя, — докончил Пауль, которого рассмешили эти слова. — Но берегись, Арнольд! Дело может принять скверный оборот, если дядя окажется в дурном расположении духа,

— А он разве бывает опасен? — спросил Арнольд, в душе которого зашевелилось прежнее беспокойство. — Вообще можно ли говорить с ним, как с разумным человеком? Или... — и старик многозначительно дотронулся до своего лба.

Пауль рассмеялся.

— Нет, в этом отношении тебе нечего опасаться. Барон вполне нормален, но я очень сомневаюсь, чтобы твои проповеди подействовали на него. Ведь он не такой трусливый ягненок, как я.

Арнольд, по-видимому, был совершенно другого мнения о покладистости своего господина. Но теперь он твердо решил «вразумить» их хозяина. Ему казалось просто необъяснимым, отчего до сих пор никто не решался на это; непостижимым казался ему и тот почтительный страх, который питала к барону Раймонду вся замковая прислуга. Сам Арнольд, несмотря на глубокую почтительность в обращении и речах, никогда не испытывал такого чувства. Он был душой и телом привязан к своим господам, готов был в случае необходимости умереть за них, но это не мешало ему обращаться с этими господами крайне деспотически.

Еще покойный отец Пауля многое прощал ему за честность и привязанность. Покойная баронесса ни в чем не противоречила ему, а для маленького барона он был в одно и то же время и камердинером, и ментором. Поэтому Арнольд был глубоко оскорблен, что глава семьи как будто совершенно забыл о его существовании, и до тех пор говорил об этом своему молодому господину, пока тот в угоду ему не упомянул о нем в разговоре с дядей. Теперь наступил важный момент аудиенции, и старый слуга торжественно следовал за своим господином в покои владельца замка, где ему было приказано обождать в передней.

Между тем Пауль вошел в кабинет барона, который сидел за своим письменным столом и поздоровался с племянником со своей обычной холодной вежливостью.

— Ты занимался? — спросил молодой человек, взглянув на лежавшие на столе бумаги и книги и прочитав заглавие одной из них. — Ты занимаешься естествоведением, как я вижу.

— Колдовством, — поправил его Верденфельс, откидываясь на спинку стула, — так по крайней мере думает народ в долине. Не смейся, Пауль, я говорю серьезно. Люди там твердо решили, что я занимаюсь черной магией. Да и вся моя прислуга убеждена, что все мои опыты — не что иное, как колдовство.