Прокаженный король - [24]

— Ведь вы же не всегда будете здесь, Максенс.

— Вот это уже любезнее! Да, правда, не больше недели!.. Ну, поговорим о другом. Я на этих днях тоже написала стихи. Только все не решалась вам прочесть… Теперь решаюсь.

— Послушаем, — сказал я, покорно кладя мой листок в карман.

— Слушайте.

Les monts du Cambodge

Sont vite franchis;

Mais les pneus des

Dodges Sont bien avachis3.

— Вот и все. Хорошо?

— Это размер, которым с успехом пользовалась мадам Дез-ульер. Но у вас чувство более современно.

— Правда? Я очень довольна. И заметьте, что не так-то легко было найти рифму к Камбодж. У нас есть один сенатор, Лодж. Я пыталась применить его имя, но ничего не вышло.

Я решил воспользоваться хорошим настроением, в котором, казалось, Максенс находилась, и попросил разрешения подышать немного свежим воздухом.

— Ни за что! Сделайте мне удовольствие, отправляйтесь работать! Ведь скоро уже четыре часа, а после обеда мы едем в Ангкор-Ват смотреть камбоджийские танцы. Значит, вечером вы опять ничего не будете делать. Право, за вами надо смотреть, как за ребенком. По крайней мере, вы просмотрели ваш последний урок?

— Да.

— Ну, сейчас посмотрим. Что такое Фимеанакас?

— Это — памятник, размером в сто пятьдесят метров на шестьсот, расположенный уединенно в четырехугольной ограде, в северо-западной части Ангкор-Тома.

— А что обозначает само название?

— Фимеанакас происходит от санскритского вимана-ака-са — божественный дворец, оба слова извращены на кхмерский лад. Вимана — летающее жилище, в котором боги пролетают через земные пространства.

— Неплохо. Вот видите, когда вы захотите… Ну, а теперь отправляйтесь изучать Тен-Пранам и Прах-Палилей, они находятся несколько севернее.

— Максенс!

— Тсс! Не угодно ли вам быть посдержаннее, сударь! Около шести часов я зайду, послушаю ваш урок и, если вы будете послушным, может быть, вознагражу вас.

Когда наступил вечер, ни один в мире знаток кхмерского искусства — ни Каедес, ни Мура, ни Эймонье, ни Фино, ни Голубев, ни Гролье — не смогли бы ничему больше меня научить о Тен-Пранаме и Прах-Палилее. В ожидании господина Бенен-жака и бригадира Монадельши, которые должны были обедать с нами, миссис Вебб и я наслаждались у веранды начинающейся прохладой. Когда гости наши прибыли, и пока Максенс под восхищенными взорами лесничего занималась приготовлением крепких коктейлей, резидент отвел меня в сторону.

— Как мило с вашей стороны, что вы пригласили этого славного Монадельши. Вы и не представляете себе, какого преданного человека вы приобретете в его лице.

— Признаюсь, об этом я меньше всего думаю. Мне нравится его лицо — очень славное. Да и к тому же, он положительно покорил миссис Вебб. Вы только послушайте их беседы об охоте на тигров и на слонов.

— Бедняга, — сказал господин Бененжак, — у него даже слезы на глазах. Он не привык, чтобы с ним так обращались. Вот уже два года, как я безрезультатно добиваюсь для него медали от министерства земледелия, которую его коллеги зарабатывают в ужасных «дебрях» Фонтенбло и Шантильи.

— Когда обыкновенно происходит награждение?

— Через две недели, первого января. Но он не будет награжден.

— А я держу пари, что будет, — сказал я. — Пройдемте в кабинет.

Он последовал за мной, и я тут же составил телеграмму знаменитому политическому деятелю, другу старика Барбару. Он ведь наградил меня тем, чего я и не думал просить у него. Справедливость требовала, чтобы он сделал для меня теперь то, о чем я его просил.

— Он славный малый, боюсь только, как бы он не помешался от радости, — сказал резидент. — Дайте мне эту телеграмму. Я ее отправлю. С «оплаченным ответом»?

— Да, — сказал я, подумав. — Так будет вернее.

И мы вернулись в сад, на веранду, где коктейли «Алабама» и «Массачусетс» вскоре наделили нас веселостью, все возраставшей в течение обеда.

Мы приехали в Ангкор-Ват около девяти часов. На протяжении двухсот метров большая дорога была наполнена темными группами людей, спешившими к востоку, к святилищу. Тяжелый запах мускуса и жасмина всю дорогу сопровождал нас. Мы слышали тяжелое шлепанье босых ног по широким плитам. Время от времени при внезапном свете спички мы различали цвета одежд этой толпы, посреди которой мы ехали: желтые куртки солдат милиции, фиолетовые и красные одежды туземцев, лимонного света одеяния бона. В ночном небе неясно, огромной пирамидой, громоздились пять башен. На вершине самой высокой из них дрожала звезда, на том самом месте, где в героические времена расцветал огромный золотой лотос.

Скоро мы достигли портика в конце дороги, открытого в зияющую темноту Большого храма. Там-то и должно было развернуться зрелище. Какие-то тени копошились вокруг кольца в пятьдесят футов в диаметре, образованного нагими ребятишками, сидящими вокруг на корточках. Каждый из ребят держал между коленями зажженный факел. Было совсем тихо, ни малейшего дуновения ветерка, так что казалось, будто высокое, красноватое, как бы бронзовое пламя выходило из бронзового факела.

Перед нами тени расступились и расположились шпалерами, в конце которых находились четыре тростниковых сиденья, на которые мы уселись со стороны оркестра, расположенного напротив, по другую сторону круга, до нас доносилось неясное, жалобное тремоло. Я сел рядом с Максенс. Слева от нее — резидент, справа от меня — бригадир Монадельши.