Прокаженный из приюта Святого Жиля - [5]

Кадфаэль рванулся вперед, но Марк успел подскочить раньше. Он упал на колени, с криком негодования простер руку над худощавой фигурой и заслонил свои телом упавшего, уберегая его от следующего удара. Однако Домвиль уже миновал их. Барон всем своим видом выражал презрительный отказ обращать долее внимание на отверженных мира сего. Он не ускорил и не замедлил шага лошади, не бросил в сторону ни единого взгляда. Его поезд молча проследовал за ним, держась, правда, ближе к дороге. Кое-кто из участников шествия отворачивался. Трое молодых дворян проехали мимо в тревоге и беспокойстве. Ехавший посредине крупный светловолосый юноша обернулся, глядя на двух простертых на земле людей. Его васильково-голубые глаза смятенно вспыхнули. Некоторое время он ехал опустив голову, но потом двое товарищей, подтолкнув его локтями, вывели растерянного молодого человека из забытья.

Весь кортеж проехал мимо, пока Марк помогал изможденному старику подняться на ноги. Слуги немо проследовали за господами: долг службы, точно панцирь доспехов, ограждал их от перипетий окружающего мира. Некоторые всадники, по облику люди знатные — гости и дальние родственники, — не спеша миновали место происшествия с такими добродушными лицами, словно ничего и не произошло. Среди них привлекал внимание застенчивый с виду священнослужитель. Он с рассеянной улыбкой перебирал четки и вообще не обратил внимания на случившееся. По слухам, свадебный обряд должен был совершать Эудо де Домвиль, каноник Солсбери. Каноник был в чести у церковных властей и у папского посла, ждал повышения в сане и, по-видимому, не собирался жертвовать всей этой благодатью. Так что он проехал стороной в числе знатных гостей. Затем толпу миновали грумы, пажи и гончие, ведомые мальчиками. Все колокольчики на уздечках и соколиных путах прозвонили, и процессия двинулась дальше по Форгейту.

Брат Марк поднялся по заросшему травой скату, обнимая рукой старика прокаженного. Кадфаэль отошел назад и оставил их наедине друг с другом. Марк не боялся заразиться. Он никогда и не думал о подобной опасности, поскольку был всецело поглощен нуждами подопечных. И если б даже зараза, в конечном счете, одолела его, этот подвижник не стал бы ни удивляться, ни жаловаться: болезнь только приблизила бы его к людям, которым он служил. А пока они вдвоем шли назад, Марк говорил старику что-то доброе и ободряющее. Оба давно успели привыкнуть к побоям и унижению и не обращали на них особенного внимания. Кадфаэль следил за тем, как они приближались, и отметил про себя поступь старика — достаточно твердую и уверенную, если не считать хромоты на одну ногу. Не укрылось от монаха и то, каким широким жестом, молниеносно выпростав из рукава плаща свою руку, старик снял с себя руку Марка и установил между ними двоими надлежащую дистанцию. Марк, воспринявший отказ от его помощи уважительно и бесхитростно, повернулся и направился к травнику. Кадфаэль заметил также, что на левой руке старика, некогда красивой, с длинными пальцами, не хватает указательного и среднего пальцев, от безымянного же остались всего два сустава. Кожа на поврежденных частях руки была белесой, морщинистой и сухой.

— Не слишком-то благородно, — произнес Марк со скорбным смирением, стряхивая с рясы остатки травы. — Но страх ожесточает людей.

Брат Кадфаэль усомнился в том, что страх мог играть в этой истории какую-то роль. Юон де Домвиль не был похож на человека, способного чего-то бояться, кроме разве лишь адского пламени; впрочем, верно было и то, что болезнь этих отверженных и адское пламя не так уж разнятся.

— У тебя новенький? — спросил Кадфаэль, не спуская глаз с высокого прокаженного. Тот спустился по склону обратно, чтобы вновь без помех наблюдать за дорогой. — По-моему, я раньше его не видел.

— Да, он появился неделю назад или чуть раньше. Бродяга, вечный паломник, ходит от святыни к святыне. Приближается к каждой настолько, насколько позволительно таким людям, — как он. Говорит, ему семьдесят лет, и я верю. Думаю, он задержится у нас не надолго. Он остановился тут вот почему: в нашей церкви раньше покоились мощи святой Уинифред — до того, как их перенесли в аббатство. Туда ему нельзя идти: слишком близко от города. А сюда можно.

Кадфаэль знал, где на самом деле покоятся останки прославленной девы. Но не стал доверять эти знания своему простодушному другу. Он в задумчивости почесал загорелый приплюснутый нос и невозмутимо сказал себе: «Святая Уинифред, без сомнения, охотно вняла бы молитвам увечного бедняка, даже лежа в своей настоящей могиле, далеко в Гвитерине».

Монах следил взглядом за высокой, прямой, как стержень, фигурой. Все больные были облачены в одинаковые плащи с капюшонами. Покрывала же скрывали даже самые обезображенные лица. Казалось, все они — мужчины и женщины, старые и молодые — пытаются спрятать остаток своей одинокой жизни под обезличивающим одеянием. Ни пола, ни возраста, ни цвета кожи, ни отчизны, ни вероисповедания; все — живые призраки, известные лишь Создателю. Но нет, это все же не так. Походка, голос, телосложение, тысячи мельчайших черточек характера, прорываясь сквозь маску, делают каждого человека неповторимым. Вот и теперь, в молчании новичка ощущается сила духа, а в его спокойствии даже перед лицом грозящей расправы — редкостное чувство собственного достоинства.