Произвольный этос и принудительность эстетики - [3]
[13]
нуждаемости, то, разумеется, речь должна пойти, согласно обсуждаемой здесь сути дела, именно об автономии — скажем это драматически - оставленного богом человека.
На вопрос, что такое человек, на протяжении истории отвечали исходя не столько из бытия человека, сколько из его долженствования, из различных пониманий его долженствования, т. е. этически, а это значит также и идеологически.Так, есть и всегда были идеологически окрашенные антропологии: мифические, христианские, иудейские, марксистские и т. д. При этом долженствование по большей части выводилось из гипостазированной высшей божественной воли или, как у Гегеля и Маркса, из исторических законов и целей развития. Предпочтение долженствования бытию было связано просто с тем (и я бы хотел рассмотреть это более детально), что, прежде чем человек сможет познавать бытие, а именно бытие мира и свое собственное, ему, во-первых, придется активно преобразовывать природу, воздействовать на окружающих его людей, а во-вторых, на определенном уровне развития он должен будет дать себе отчет в том, что вообще ему стоит искать здесь, на этой земле. Предпочтение долженствования бытию основывалось, таким образом, на практике. Уверенность, основанная на жажде достоверности, а также совесть изначально предшествовали знанию. Образы мира были не столько образами мира в собственном смысле, сколько образами людей, проекциями чувств, желаний и страхов, опрометчивых суждений, оценок, т. е. антропоморфными образами. Отношения человека к миру всегда опосредовались идеологическими (морально-этическими) оценками мира. Лишь тогда, когда под вопрос была поставлена христианская метафизика и ее этос, когда появились современные объективные науки, экзистенциальная неуверенность и рефлексия, человек тоже смог стать объектом научной мысли. Так
[14]
стало возможным возникновение антропологии, в которой человек уже не рассматривался с позиций метафизики, с позиций Бога, выступающего в роли первообраза, но рассматривались метафизика, Бог и вместе с тем этос с точки зрения мета-физических условий и потребностей человека (Фейербах). Расколдовывание мира (Макс Вебер) и расколдовывание человека были следствиями этого процесса, в ходе которого человек открывал себя в определяющих его деятельность основаниях, т. е. в его потребностях, склонностях, влечениях, инстинктах, желаниях, а также в животном, бесовском, злом. Приобретение нами каузальных знаний о человеке означает одновременно утрату телеологической уверенности. Мы знаем все больше и лучше о том, что обусловливает определенные действия людей, но все меньше и меньше о том, что должно быть за пределами обыденной жизни и сосуществования с другими людьми. Марквард>8 показал, что крушение метафизического самосознания человека, наряду с появлением философской антропологии, с поры оседлости имело своим следствием возникновение философии истории и философской эстетики — наук, которые должны были привести к новому самоисканию человека, к имманентно-историческому толкованию вместо трансцендентного и к компенсации метафизическо-этической утраты эстетическим эрзац-околдованием.
Это выдвижение научного каузального знания на передний план и оттеснение телеологической достоверности, кроме всего прочего, привело к появлению альтернативы ранее эксклюзивной концепции юридического наказания за вину, — к концепции исправления наказанием, что нашло завершение в современных правовых нормах вынесения приговора и определения наказания. По существу речь идет о двух способах рассмотрения: каузально-научном, теоретическом (бытие), и телеоло-
[15]
гическо-этическом, практическом (долженствование). Поскольку преступник, с каузальной точки зрения и с учетом его личностных качеств, а также определенной ситуации, не может или, лучше сказать, не мог избежать какого-то определенного деяния, например, убийства, то он не виновен и должен, таким образом, быть ресоциализирован — таков единственно адекватный ответ просвещенного общества на преступление. С телеологической же точки зрения исходя из долженствования преступник вполне имел возможность, а следовательно, и свободу поступить иначе, чем он фактически поступил, — значит, он виновен в своем поступке и должен за это поплатиться. Я склоняюсь к ретроспективному каузальному мышлению и считаю проспективное телеологическое приписывание возможностей неверным, поскольку оно извне, абстрактно проецирует на деятеля такие возможности, которых он не имел в определенных условиях, приведших его к деянию. Не всякий имеет одни и те же возможности. Их можно квалифицировать по-разному в зависимости от того, что это за человек, и от ситуации, в которой этот человек находится. Кто-нибудь вправе считать, что он в определенной ситуации поступил бы не так, как другой (конкретный преступник), однако это справедливо лишь постольку, поскольку он именно не такой, как другой (преступник); следовательно, так считать можно было бы лишь в отвлечении от всех тех предпосылок, которые привели преступника к его деянию. Приписываемая другому (конкретному преступнику) свобода поступать иначе, чем он поступил, и тем самым указание на вину и ответственность за его деяние — это не что иное, как проецируемое мною извне на преступника мое собственное бытие-свобода от его персональных каузальных и ситуативных детерминант, приписанная свобода воли. Такая свобода дает мне возможность телеологически самооп-
