Производственный роман - [10]

в это время Мэрилин Монро говорит: пять принципов. Ах да: ленинских. Вообще-то, я либо выйду замуж за своего бывшего жениха, либо нет. Она смотрит на Томчани, отодвигает трубку ото рта. Просто шутка, шепчет она парню и на секунду опускает ресницы. Нет, нет, никто, продолжает она. В общем, мы как раз рассматриваем случай, когда я выезжаю слева, уж не знаю куда, описываю большую дугу, ну, а справа стоит большой грузовик, нагруженный товарами экспорта-импорта, тогда он встал, и я увидела, что у него животик, небольшой, ну, знаешь, он скорее спортивного такого типа, и медленно, как бы задумываясь на каждом слове, сказал, что я сдала, но не допущена, да, это было чудесно, сдала, но не допущена, и что для слушателей курса эта информация необходима, он имел в виду товары экспорта-импорта. Это было чудесно. Руку он положил вперед, на спинку стула. Галстук заправил в брюки. Это был единственный крутой поворот;

в это время снаружи слышатся звуки безобразно дикой силы, все толпятся у окна и видят пикирующего вниз сокола и окровавленный всклокоченный комок перьев. Как раз на остановку 33-го свалится, говорит дядя Тиби. Чуть погодя появляется Янка Дороги. Она сразу же все понимает. Я ничего не могу сделать, она ломает руки, противно хрустя пальцами. Адам не держит рот на замке. Надо бы попробовать московского сизого. Томчани машет на него рукой. Кружащий голубь представляет собой именно то, о чем говорит его название: он способен длительное время, в течение 2–8 часов, без перерыва летать по кругу, но… Лайош перебивает его. Возможно. Возможно, мы потеряем их из виду, возможно, они будут с жуткой скоростью носиться над землей, вращаясь вокруг собственной оси справа налево или слева направо. Все это возможно. Но очевидно и то, что я бы не решился напустить сокола на московского сизого. Над этим все неловко и грустно смеются;

в это время дядя Тибор начинает шептать, я не против Мэрилин. Славная девушка, хороший программист. Хотя в PL/1 слаба… Да дело и не в этом. Андраш прерывает их. Давай не будем об этом¹³, уважаемый дядя Тибор. Нет смысла. Продолжим, когда Мэрилин вернется, предлагает Имре. А вы ребята не промах, резко говорит старик. Если меня сейчас примут, то еще увеличат зарплату до пенсии. Ну, и? Ну, ну! Мучают тебя там полчаса, ленин туда, ленин сюда, я так перепугался, про Сталина тоже спрашивали, а к другому столу подплывает эта Мэрилин Монро, перед этим, конечно, здравствуйте, дядя Тиби, как поживаете, дядя Тиби, как будто не видит… Диалектически, хохочет при этом Лайош. А у другого стола Монрошке — так, товарищ, сяк, товарищ, не тяжело ли будет, помимо работы, товарищ, надеюсь, надеемся, это тебе на пользу пойдет. Товарищ. Как будто я не товарищ. И тебя бы приняли, если бы ты знал материал, вмешивается Янчика. Томчани и Бекеши одновременно вскакивают. Старик в это время запевает, немного скрипуче, но в бодреньком темпе.

Янчика, Янчика,

Расти большой, не будь лапшой,

Папу с мамой слушай

И побольше.

Парни фыркают, садятся. Янош Тобиаш с обидой слушает. Капитализм я знал, а социализм нет. Это ужасно трудно. Над его словами заразительно хохочут два свободомыслящих молодца. Лайош Адам собирается рассказать одну из своих коронных шуток. Шутки у него топорные, но нельзя отрицать присутствие в них какой-то грубой прямолинейности; в них есть одновременно что-то невинное и неотесанное. Сначала он комментирует их смех. Aга, ага, дядя Тиби. Вот ты как. У тебя слюни летят изо рта, когда смеешься. Может быть, возможно, как говорят русские, тебе на все наплевать? Стоит ли так расходиться перед пенсией? Смех прерывается, но на столе старика уже всколыхнулись бумаги. Их движение сейчас дисгармонично. (Стол дяди Тиби всегда заполнен: листами бумаги, таблицами, записями. Вроде бы он не зависит от ребят, а ребята от него; да, они независимы друг от друга, и все-таки дяде Тиби приятно, что все знают: он уже в семь на месте, и на столе у него кипит работа. Знаете, ребята, сказал он как-то доверительно, в летчиках привыкаешь рано вставать. Там любили приговаривать: по коням, время не ждет! Под конем понимали, конечно, не настоящего коня, а самолет. «Ероплан» звали мы его. Бедный Хорти-младший.[5]) Лайош понижает голос, как бы готовясь произнести слова примирения и веры. (Это уже шутка.) Только пойми меня, дядя Тибор. Я молодой еще и о многом знаю только понаслышке. Я старик, но и я о многом знаю только понаслышке, усмехается дядя Тибор. Его смуглая кожа блестит здоровым блеском. (Любитель лыжного спорта.) Слушай, не пойми меня неправильно, но вот скажи, не может такого быть, что теперь мы несколько односторонне судим о немцах? Он сообщает, что считает Гитлера выдающейся личностью, заводит разговор о скоростных шоссе — которые до сих пор скоростные шоссе, даже в ГДР! — признает, что с ев… — ми поступили все-таки некрасиво, так не подобает благородным людям, вообще не надо было создавать такого шума вокруг этого, а вообще-то, они были солдатами, и если бы не американский бензин, нигде бы не было никаких иванов, настоящими солдатами хладнокровными профессионалами, и, честно говоря чего можно было ожидать после мира, принесенного французами, спрашивает напоследок парень, потом отмежевывается от Трианонского мира, лучше о нем и не вспоминать, потому что он не хочет ударяться в политику, но, возвращаясь к немцам, они-то знали, что такое дисциплина, здесь был бы порядок, о да, был бы. Он умолкает. Не знаю, правильно ли я думаю, уважаемый дядя Тибор! Тибор Тот направляется к двери. Как будто бы кивает. Проводит рукой по плечу Лайоша. Подождав, пока он выйдет, Лайош разражается хохотом. Старый фашист! Всегда, как разволнуется, идет в туалет, бесстрастно говорит Томчани;