Произведения - [67]

— Слава Богу, договорились! — я даже слегка задохнулась. — Наконец-то докопались до сути!

— А что, может, излишне откровенно, зато истина, — резюмировал Вадик.

— Ты, конечно, свои благодарствия адресуешь прежде всего Людочке. — Витьку явно хотелось втянуть меня в спор. — А, между прочим, большой вопрос: стоит ли благодарить-то. Не будь её, быть может, не торчала бы ты сейчас в своей районной газетёшке. Не тщилась бы убедить весь свет, что наш Миргород — лучший в мире город, а его жители — все сплошь гении и вундеркинды. Не слагала бы дифирамбы в честь какого-нибудь передовика Феди. Не моталась бы на попутках по фермам в поисках выдающейся доярки Маши и не расписывала бы в деталях процесс её удивительно увлекательной работы. А стала бы ты, например, продавщицей. Была бы толстая и красивая. Имела бы шуб по количеству дней в неделе, наряжалась бы исключительно в одни кримплены. А может, — чем чёрт не шутит — дослужилась бы, как вот Петенька, до завбазой. Машина, ковры, шелка… Аж голова кругом!

Да, Витёк всегда умел укусить, и укусить больно.

— Ребята, да хватит вам в самом деле! — в Тамарином голосе были слёзы. — Лучше гляньте, — первая достопримечательность — детский сад. Когда-нибудь мемориальная доска у входа будет извещать о том, что на заре туманной юности я начинала здесь свой блистательный жизненный путь.

— А почему это только ты? Я, между прочим, начинал его тоже здесь.

— Привет, а меня почему забыли?

— Мне тоже сие заведение не чужое.

Оказалось, что большинство из нас ходили именно в этот детсад. Да и не удивительно: ведь он в том же районе, что и наша школа.

— А давайте зайдём! — как всегда, легко предложил Петенька. — Так сказать, здравствуй, детство золотое!

— Ого, Петенька стихами заговорил!

— А что, если строго разобраться, и перед этим учреждением мы в вечном долгу. — Витёк никак не мог вывинтиться из начатой темы. — Вникните и проникнитесь: именно здесь научили нас вытирать носы, пользоваться по назначению туалетной бумагой, правильно держать вилку. А представьте себе жуткую картину: воспитатели допустили бы оплошку и не внушили нам, что ходить по улице без штанов — не совсем красиво. Нет, поклониться сему святому дому — наш долг.

Витёк снял шляпу, шутливо раскланялся у входа и первым шагнул в калитку.

— Закоренелый циник! — вздохнула Милочка и пошла следом. Нам ничего не оставалось, как последовать за ними.

От крыльца навстречу нам двигалась странная, несуразная фигура: маленькая, плоская, как девочка-подросток, в непомерно длинном платье, в старушечьем платке, с хозяйственной сумкой в руке.

— Родительское собрание в семь часов, — строго сказало это диковинное создание, поравнявшись с нами, и мы узнали тётю Фросю

Из каких глубин всплыло в памяти это имя, как и почему оно сохранилось там до сего дня — загадка. Но только все мы дружно сказали: "Здравствуйте, тётя Фрося!" Она остановилась, внимательно оглядела каждого и спросила: "Какого году?" Мы не сразу сообразили, но, подумав, прибавили к двадцати послешкольным годам десять школьных и сообщили:

— Тридцать лет уже, как отсюда.

— Господи, давнишние-то какие! — всплеснула руками тётя Фрося и, как хозяйка, застигнутая врасплох, заволновалась, засуетилась: — Ну, пойдёмте, пойдёмте! — Она повернула назад, и мы двинулись за ней.

Тётя Фрося не то чтобы была лилипуткой. Но, должно быть, в десятилетнем возрасте кто-то злой перешагнул через неё, а она не прокрутилась на левой пятке, не плюнула трижды через левое плечо и оттого перестала расти. Была она узка, плоска, всегда коротко стрижена. И если бы не длинные платья да не платок, повязанный на лоб, её можно было принять за девочку-переростка из старшей группы.

Однако сил в тёте Фросе было на пятерых больших. Насколько я помню, всю грязную работу в саду делала она: мыла полы, сушила на улице наши матрасы, выносила горшки, при необходимости обмывала нерасторопного и полоскала штаны, стирала халаты, чистила на кухне картошку. Сама никогда не болея, ещё умудрялась подменять заболевших.

Правда, однажды я видела её нездоровой. В средней, кажется, группе, значит, году в сорок четвертом, случилось мне быть дежурной по столовой. Пришла я перед обедом на кухню за ложками. Тётя Фрося сидела на слишком высоком для неё стуле и мазала маслом хлеб. Перед ней на столе уже возвышалась гора кусков, рябых от вмазанного в дырочки масла. Тому бутерброду военных лет не страшно было упасть намазанной стороной на платье — от него даже не осталось бы масляного пятна. Я не успела ещё доложить, из какой группы, сколько ложек мне причитается, как увидела, что тётя Фрося стала вдруг клониться в сторону. Она зашарила по воздуху руками, как за спасение, судорожно схватилась за хлебную пирамиду, но та рассыпалась и следом за тётей Фросей рухнула на пол. Не знаю, на мой ли крик или на грохот от падения из-за печи выскочила повариха тётя Шура — высоченная, сухопарая, жилистая. Она подхватила упавшую на руки, уложила на лавку, ногой скинув оттуда пустое ведро, крикнула: "Валька, звони в "Скорую", Фроське плохо!" и стала брызгать упавшей на лицо и грудь водой.