Произведения - [28]

— Будьте добры, Эмму, пожалуйста! Ах, это вы, мисс! Как приятно, когда женщина узнаёт тебя по одному только "алло"! Что ты, крошка! Я узнал бы тебя по одному только вздоху или даже молчанию. Но, видишь ли, мне мешает море. Оно шумит совсем как в стихах — неумолчно и неустанно. О чём? В основном о том, что только непроходимый чудак (я выражаюсь сверхделикатно) может слушать морской прибой в одиночестве. Это же великий грех, который не отмолишь после и в Мекке. Пожалей меня, далёкая и прекрасная! Раздели со мной одиночество! Дворцов не обещаю. Но вспомни: "С милым рай и в шалаше". Так вот, рай я гарантирую: море, солнце, заросли винограда, персиков и слив. А шалашом нам послужит экзотическая мазанка в самом центре этого рая. Итак, решайтесь, мадам! Эмма, это я всерьёз. Умираю от скуки, взываю к твоему милосердию… Что? Целых десять дней? Ты меня убиваешь! Никак? Ну, что же, десять дней жду. Но учти — ни часом больше. По истечении указанного срока иду на пляж и обзавожусь лучшей блондинкой сезона. Надо сказать, что на море приезжают исключительно только жгучие блондинки. Ну, порешили? Вот и славненько! Целую, крошка! С нетерпением жду. Приезд телеграфь до востребования. Адью!

Кстати, "до востребования". Хорошо, что вспомнил. Может, кто-нибудь что и подбросил… В соседнем зале подал в окошко свой паспорт, услышал через минуту: "Вам ничего нет", повернулся, чтобы выйти, и — наткнулся на взгляд. Он даже слегка отпрянул, ощутив столкновение с ним почти физически. Прямо перед ним у соседнего окна с прижатым к груди письмом ошеломленно уставилась на него какая-то мелкокалиберная пигалица. Губы её несколько раз беззвучно дёрнулись и наконец разжались:

— Витя?!

Он уже отвык от этого имени. Давным-давно все зовут его Виталием. Однако сомнений быть не могло: обращались именно к нему.

— Витя, ты? Ты!!! Господи!..

Это "господи" она произнесла как-то совсем по-маминому и так же, как бывало та, бессильно опустилась на скамью. Он стоял перед ней, решая, как повести себя дальше. Можно вооружиться подобающей случаю улыбкой и возликовать: "Ба, кого я вижу! Ну как, старуха, дела?" Можно со словами: "Привет! Привет!" — скорее проскользнуть в дверь. Можно вообще пожать плечами и удалиться. В любом случае он её не знает. Правда, всех женщин, с которыми сводила его судьба, помнить и не обязан. Но уж здесь готов поклясться: с этой пигалицей у него ничего не было — птаха абсолютно не в его вкусе.

А птаха между тем мало-помалу начала приходить в себя. Её бескровно-восковые щёки вновь обрели нормальный человеческий цвет. Глаза, ещё мгновение назад занимавшие пол-лица, снова вошли в свои законные берега, губы перестали немо дёргаться.

— Это правда ты? — уже тише спросила она.

Он не успел ей ответить, когда последовал другой вопрос, потруднее первого:

— А ты сразу узнал меня?

Он готов был произнести что-нибудь вроде: "Пардон, мадам, запамятовал". Но было во всём её облике что-то такое детски-доверчивое и беззащитное (он даже был уверен, что, услышав эти слова, она громко, по-ребячьи разревётся), что неожиданно для себя сказал:

— А как же…

Она по-прежнему прижимала к груди только что полученное письмо. Он скользнул глазами по конверту, выхватил слова: "Юлии Васильевне" и неуверенно добавил:

— А как же, Юля…

Её глаза ярко полыхнули вспышкой бенгальских огней. Она встала и пошла к выходу, не оглядываясь, уверенная, что он последует за ней. И он — последовал. Неожиданная ситуация начинала его забавлять. Любопытно, что будет дальше. Юлия, Юлия… Среди его знакомых можно сыскать двух-трёх женщин с таким именем. Но этой пичуги среди них явно нет.

Они молча вошли в сквер рядом с почтамтом и сели на скамью. Внизу лениво всхлипывало море. Оно просвечивало сквозь хилую завесу пальмовых листьев. Солнце готовилось нырнуть в дремотно-оцепенелую воду и окрашивало всё в ядовито-розовые тона. Ну классический антураж для любовного свидания: море, пальмы, пылающий закат — ухмыльнулся он.

— Ты искал меня тогда? — тихо спросила Юлия.

— Я?.. Н-ну да, конечно, а как же…

— Я тоже тебя искала. Нашла твоего друга, он мне рассказал, что тётя у тебя умерла, а ты страшно переживал и, чтобы развеяться, поехал за границу. А потом и друг твой потерялся…

Тётя умерла? Ах вот оно что! Ну, слава Богу, вспомнил! Да это же — Чижик. Он звал её только так. Вот почему настоящего имени не помнит, а может быть, никогда и не знал. Но, Бог мой, когда это было — в запрошлом веке! Он поехал тогда в Сибирь на натуру, нашёл чудное глухое незализанное местечко, работал там, как вол, и справедливо считал себя вправе слегка поразвлечься. В общем-то, если бы чуток постараться, в той деревеньке можно было найти что-нибудь поинтереснее. Эта пичужка подвернулась некстати, случайно и, помнится, здорово тогда прилипла к нему. А сама-то ещё сущее дитя: зелена, доверчива, наивна. Всё про вечную любовь толковала. Он всерьёз опасался драмы при расставании, позвонил Стасу в Красноярск — тот и прислал эту дурацкую телеграмму про страшную болезнь любимой тёти. Ни один нормальный человек не поверил бы. Она же приняла за чистую монету, жалела. Он усиленно изображал горе, обещал скоро вернуться, велел ей писать в Красноярск, до востребования. Сам же прямым сообщением рванул сразу домой, в Питер.