Произведения 1885-1902 гг - [164]

А «существование» бывшего хозяина Холстомера князя Серпуховского было противоестественным, совершенно бесполезным и никому не нужным, старость его — просто «грязная» без «величественности», так что «ни кожа, ни мясо, ни кости его никуда не пригодились». Весь внешний лоск и богатство обстановки не могут скрыть мертвенной пустоты существования богатых людей. Каждый из них занят только собой и своим тщеславием. История Холстомера полна трагической поэзии. А все, что можно рассказать о жизни его хозяина, умещается в нескольких скупых строках: «Хозяин был рысистый охотник, крепыш-сангвиник, один из тех, которые никогда не переводятся, ездят в собольих шубах, бросают дорогие букеты актрисам, пьют вино самое дорогое, с самой новой маркой, в самой дорогой гостинице, дают призы своего имени и содержат самую дорогую».

На своеобразном контрасте двух судеб и смертей была построена и другая повесть Толстого, созданная уже в 90-е годы, — «Хозяин и работник».

Хозяину и работнику свойственны в корне различные мироощущения. В художественном мире Толстого «хозяин» — некое обобщение, заключающее в себе такие качества, как самодовольство, тщеславие, скудость душевной жизни, страсть к приобретательству. Таков Василий Андреич Брехунов, целиком погруженный в расчеты, мысли о накопительстве, о собственной значительности. Он всегда был «доволен всем тем, что ему принадлежало, и всем тем, что он делал». Самодовольство замыкает хозяина, отделяет его от широкого мира многообразных человеческих отношений и природы, мешает ему понять внутреннюю жизнь других людей.

Работник, напротив, находится в бессознательной, полной и непоколебимо прочной связи со всем, что его окружает. В этой связи нет ничего мистического, — она непосредственна и проявляется в повседневных отношениях: в обращении «душа милая», в разговоре с лошадью, овцами, собакой, курами и даже с кушаком и сугробом. «Никита поговорил со всеми: извинился перед курами, успокоил их, что больше не потревожит, упрекнул овец за то, что они пугаются, в то время как привязывал лошадь».

В этом естественном, первородном гармоничном мировосприятии Никиты — своеобразие его личности, истинность которого поверяется его отношением к смерти. «Как и всем людям, живущим с природой», мысль о смерти «показалась ему ни особенно неприятной, ни особенно страшной». Хозяин же перед ликом смерти тщетно пытается вернуться к привычному мироощущению. «Опять он начал считать барыши, долги за людьми, опять стал хвастаться сам перед собой и радоваться на себя и на свое положение, — но все теперь постоянно прерывалось подкрадывающимся страхом…»

От страха хозяин спасается тогда, когда под влиянием внезапного духовного «озарения» согревает своим телом замерзающего Никиту. «Жив Никита, значит, жив и я», — с торжеством говорит он себе.

Особую группу в томе составляют рассказы, сюжет которых носит либо откровенно аллегорический, либо иллюстративный характер. Все они — «Три сына», «Сон молодого царя», «Разрушение ада я восстановление его» и др. — тяготеют к жанру притчи. В этих легендах, рассказах, сказках Толстой пытается разъяснить, распространить свои взгляды, а в «Трех притчах», например, ведет полемику с оппонентами, искажающими его. Близкие ему по духу произведения Толстой пересказывает в свободной манере или, сообразно своим воззрениям, существенно их переделывает. Так появились своеобразные «переводы» — «Суратская кофейная», «Франсуаза», «Дорого стоит», «Карма».

Конечно, все эти рассказы уступают по силе воздействия и «Смерти Ивана Ильича», и «Крейцеровой сонате», и «Отцу Сергию». В них нет того напряженного поиска решения вопроса, который придавал оригинальным толстовским творениям необычайную силу «заражения» чувствами и мыслями их создателя. А ведь даже тогда, когда Толстой писал «Крейцерову сонату», он выражал мысли, которые были «очень странны и неожиданны» (т. 65, с. 64) для него самого.

Как глубоко заметил Толстой, «художник для того, чтобы действовать на других, должен быть ищущим, чтоб его произведение было исканием. Если он все нашел и все знает и учит, или нарочно потешает, он не действует» (т. 54, с. 74).

Основной задачей для Толстого в 80-90-е годы было показать эгоизм и неразрывно с ним связанную бездуховность жизни богатых и образованных сословий. В следующую эпоху писатель обратится уже к иной проблеме, он по-новому оценит «отношение различных слоев общества к неизбежному изменению всего строя современной жизни»[48]. В своем Дневнике он запишет: «Думал о том, что если служить людям писанием, то одно, на что я имею право, что должен делать, это — обличать богатых в их неправде и открывать бедным обман, в котором их держат» (т. 54, с. 52).

В. Линков

Комментарии к произведениям

Холстомер. — Впервые повесть напечатана в изд.: «Сочинения гр. Л. Н. Толстого», ч. 3. М., 1886.

Замысел повести относится к 1856 году. 31 мая того же года Толстой писал в Дневнике: «Хочется писать историю лошади» (т. 47, с. 78). Надо полагать, что именно к этому времени относится следующий эпизод, записанный С. Н. Кривенко со слов И. С. Тургенева: «Однажды мы виделись с ним <с Толстым> летом в деревне и гуляли вечером по выгону, недалеко от усадьбы. Смотрим, стоит на выгоне старая лошадь самого жалкого и измученного вида… Подошли мы к ней, к этому несчастному мерину, и вот Толстой стал его гладить и, между прочим, приговаривать, что тот, по его мнению, должен был чувствовать и думать. Я положительно заслушался. Он не только вошел сам, но и меня ввел в положение этого несчастного существа. Я не выдержал и сказал: «Послушайте, Лев Николаевич, право, вы когда-нибудь были лошадью. Да, вот извольте-ка изобразить внутреннее состояние лошади» (сб. «И. С. Тургенев в воспоминаниях современников», т. 1. М., 1969, с. 461).