Произведение в алом - [29]
страшную каббалистическую книгу, мы помалкивали и не задавали никаких вопросов. Бьюсь об заклад, что все это ему привиделось.
- Ну что ж, вы совершенно правы, - кивнул Звак. - Это все равно что с пылающим факелом войти в старинные, в течение многих десятилетий не открывавшиеся покои, стены и потолок которых обтянуты ветхой, полуистлевшей обивкой, а иссохшие половицы покрыты таким толстым слоем вековой пыли, что ноги утопают в нем по щиколотку: одна-единственная искра - и весь этот прах минувших столетий мгновенно обратится в бушующее пламя...
- Как долго находился Пернат в сумасшедшем доме? Какая жалость, ведь ему нет еще и сорока!.. - грустно вздохнул Фрисландер.
- Чего не знаю, того не знаю, а уж о том, откуда он родом и чем занимался прежде, и вовсе понятия не имею. Всем своим внешним видом, манерой себя держать, не говоря уже об осанке и этой характерной эспаньолке, он напоминает средневекового французского шевалье. Много-много лет тому назад один старый знакомый психиатр попросил меня принять хоть какое-то участие в судьбе его бывшего пациента и подыскать ему небольшую квартирку в этом убогом квартале, где никто не будет лезть к нему в душу и досаждать праздными вопросами о его прошлом... - Звак бросил в мою сторону озабоченный взгляд. - С тех пор он и живет здесь, реставрирует антикварные вещицы, занимается резьбой по камню - и довольно успешно, по крайней мере на жизнь себе зарабатывает. Поймите, господа, его счастье, что он, похоже, начисто забыл все связанное со своей душевной болезнью. Только, пожалуйста, никогда не спрашивайте Периата о том, что могло бы пробудить в его памяти прошлое, - мой приятель-психиатр буквально заклинал меня не делать этого! «Видите ли, Звак, - говорил он всегда, когда речь заходила о его пациенте, - при лечении подобных психических травм мы придерживаемся особых терапевтических методов: с великим трудом нам удалось изолировать очаг болезни, так сказать, замуровать - да-да, замуровать, ведь во всем мире принято обносить высокой оградой места, с которыми связаны печальные воспоминания»...
Рассказ кукольника пронзил меня, как пронзает беззащитное животное нож мясника, и грубые, страшные лапы мертвой хваткой стиснули мое сердце...
Глухая, подспудная тоска уже давно точила мне душу, рождая смутное подозрение, что я был чего-то лишен, что в моей памяти зияет страшный черный провал, в недосягаемой глубине которого покоится нечто бесконечно дорогое и насильно отторгнутое от меня, - такое впечатление, словно какой-то весьма продолжительный отрезок своего жизненного пути, подобно опасной горной тропе повисшего над пропастью, я прошел как сомнамбула, балансируя между жизнью и смертью и совершенно не замечая головокружительной бездны забытья, разверзшейся у меня под ногами. И сколько ни пытался я доискаться до скрытых корней этой таинственной, исподволь гложущей меня ностальгии, мне это так и не удалось - слишком глубоко они уходили...
Но вот загадка наконец разрешилась, и нестерпимая боль, как от внезапно открывшейся раны, обожгла мне душу.
И та почти суеверная оторопь, которая находила на меня всякий раз, когда я, исследуя свою память, приближался к роковой черте, отделяющей мое прошлое от настоящего, и тот странный, с фатальной периодичностью повторяющийся сон, будто заперт я в каком-то старинном доме с бесконечной анфиладой недоступных мне покоев, и та пугающая пустота, которая зияла в моих воспоминаниях и в которую бесследно канули мои детство и юность, - все, абсолютно все внезапно обрело свое кошмарное объяснение: я был душевнобольным и подвергся гипнотическому внушению, наглухо замуровавшему ту заветную центральную комнату, которая открывала доступ к остальным покоям моего сознания, и превратившему меня в лишенного родины одинокого изгоя.
И ни малейшей надежды когда-нибудь обрести вновь утраченную память!
Тайная печать с сакральными знаками моей судьбы, определяющими мое мышление и поступки, пребывала сокрытой в иной, безвозвратно забытой мной жизни, таким образом, удел мой был печален, ибо никогда не суждено мне познать самого себя: я -
срезанная рукой садовника ветвь, слабый, подвергшийся окулировке черенок, привитый растению с чужой корневой системой. Ну а если мне все же удастся проломить стену и проникнуть в запретную комнату, не стану ли я вновь жертвой тех призрачных сил, которые были замурованы в ней гипнотическими пассами?!
Вот и Голем - он ведь тоже обитает в некой тайной камере без дверей, вспомнил я вдруг историю, недавно рассказанную Зваком, и у меня даже дух захватило от той невероятной, умопомрачительной связи, которая внезапно открылась моему внутреннему взору: и как только я сразу не идентифицировал замурованную комнату из моего сна с легендарной и недоступной обителью Голема?!
Поразительное совпадение, ведь и в моем случае «веревка оборвалась», когда я попытался, повиснув меж небом и землей, заглянуть в зарешеченное окно собственной души!
Эта странная, почти противоестественная связь, становившаяся с каждой минутой все отчетливее, таила в себе какой-то невыразимый ужас.
«Голем» – это лучшая книга для тех, кто любит фильм «Сердце Ангела», книги Х.Кортасара и прозу Мураками. Смесь кафкианской грусти, средневекового духа весенних пражских улиц, каббалистических знаков и детектива – все это «Голем». А также это чудовище, созданное из глины средневековым мастером. Во рту у него таинственная пентаграмма, без которой он обращается в кучу земли. Но не дай бог вам повстречать Голема на улице ночной Праги даже пятьсот лет спустя…
Проза Майринка — эзотерическая, таинственная, герметическая, связанная с оккультным знанием, но еще и сатирическая, гротескная, причудливая. К тому же лаконичная, плотно сбитая, не снисходящая до «красивостей». Именно эти ее особенности призваны отразить новые переводы, представленные в настоящей книге. Действие романа «Вальпургиева ночь», так же как и действие «Голема», происходит в Праге, фантастическом городе, обладающем своей харизмой, своими тайнами и фантазиями. Это роман о мрачных предчувствиях, о «вальпургиевой ночи» внутри каждого из нас, о злых духах, которые рвутся на свободу и грозят кровавыми событиями. Роман «Ангел западного окна» был задуман Майринком как особенная книга, итог всего творчества.
«Ангел западного окна» — самое значительное произведение австрийского писателя-эзотерика Густава Майринка. Автор представляет героев бессмертными: они живут и действуют в Шекспировскую эпоху, в потустороннем мире. Роман оказал большое влияние на творчество М. Булгакова.
В фантастическом романе австрийского писателя Густава Майринка (1868-1932) сочетание метафизических и нравственных проблем образует удивительное и причудливое повествование.
Произведения известного австрийского писателя Г. Майринка стали одними из первых бестселлеров XX века. Постепенно автор отказался от мистики и начал выстраивать литературный мир исключительно во внутренней реальности (тоже вполне фантастической!) человеческого сознания. Таков его роман «Белый Доминиканец», посвященный странствиям человеческого «я». Пропущенные при OCR места помечены (...) — tomahawk.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«В романах "Мистер Бантинг" (1940) и "Мистер Бантинг в дни войны" (1941), объединенных под общим названием "Мистер Бантинг в дни мира и войны", английский патриотизм воплощен в образе недалекого обывателя, чем затушевывается вопрос о целях и задачах Великобритании во 2-й мировой войне.»В книге представлено жизнеописание средней английской семьи в период незадолго до Второй мировой войны и в начале войны.
Другие переводы Ольги Палны с разных языков можно найти на страничке www.olgapalna.com.Эта книга издавалась в 2005 году (главы "Джимми" в переводе ОП), в текущей версии (все главы в переводе ОП) эта книжка ранее не издавалась.И далее, видимо, издана не будет ...To Colem, with love.
В истории финской литературы XX века за Эйно Лейно (Эйно Печальным) прочно закрепилась слава первого поэта. Однако творчество Лейно вышло за пределы одной страны, перестав быть только национальным достоянием. Литературное наследие «великого художника слова», как называл Лейно Максим Горький, в значительной мере обогатило европейскую духовную культуру. И хотя со дня рождения Эйно Лейно минуло почти 130 лет, лучшие его стихотворения по-прежнему живут, и финский язык звучит в них прекрасной мелодией. Настоящее издание впервые знакомит читателей с творчеством финского писателя в столь полном объеме, в книгу включены как его поэтические, так и прозаические произведения.
Иренео Фунес помнил все. Обретя эту способность в 19 лет, благодаря серьезной травме, приведшей к параличу, он мог воссоздать в памяти любой прожитый им день. Мир Фунеса был невыносимо четким…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.«Благонамеренные речи» формировались поначалу как публицистический, журнальный цикл. Этим объясняется как динамичность, оперативность отклика на те глубинные сдвиги и изменения, которые имели место в российской действительности конца 60-х — середины 70-х годов, так и широта жизненных наблюдений.
«Этот собор — компендиум неба и земли; он показывает нам сплоченные ряды небесных жителей: пророков, патриархов, ангелов и святых, освящая их прозрачными телами внутренность храма, воспевая славу Матери и Сыну…» — писал французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) в третьей части своей знаменитой трилогии — романе «Собор» (1898). Книга относится к «католическому» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и две предыдущие ее части: роман «Без дна» (Энигма, 2006) и роман «На пути» (Энигма, 2009)
Новый, тщательно прокомментированный и свободный от досадных ошибок предыдущих изданий перевод знаменитого произведения французского писателя Ж. К. Гюисманса (1848–1907). «Без дна» (1891), первая, посвященная сатанизму часть известной трилогии, относится к «декадентскому» периоду в творчестве автора и является, по сути, романом в романе: с одной стороны, это едва ли не единственное в художественной литературе жизнеописание Жиля де Рэ, легендарного сподвижника Жанны д’Арк, после мученической смерти Орлеанской Девы предавшегося служению дьяволу, с другой — история некоего парижского литератора, который, разочаровавшись в пресловутых духовных ценностях европейской цивилизации конца XIX в., обращается к Средневековью и с горечью осознает, какая непреодолимая бездна разделяет эту сложную, противоречивую и тем не менее устремленную к небу эпоху и современный, лишенный каких-либо взлетов и падений, безнадежно «плоский» десакрализированный мир, разъедаемый язвой материализма, с его убогой плебейской верой в технический прогресс и «гуманистические идеалы»…
Вампир… Воскресший из древних легенд и сказаний, он стал поистине одним из знамений XIX в., и кем бы ни был легендарный Носферату, а свой след в истории он оставил: его зловещие стигматы — две маленькие, цвета запекшейся крови точки — нетрудно разглядеть на всех жизненно важных артериях современной цивилизации…Издательство «Энигма» продолжает издание творческого наследия ирландского писателя Брэма Стокера и предлагает вниманию читателей никогда раньше не переводившийся на русский язык роман «Леди в саване» (1909), который весьма парадоксальным, «обманывающим горизонт читательского ожидания» образом развивает тему вампиризма, столь блистательно начатую автором в романе «Дракула» (1897).Пространный научный аппарат книги, наряду со статьями отечественных филологов, исследующих не только фольклорные влияния и литературные источники, вдохновившие Б.
«В начале был ужас» — так, наверное, начиналось бы Священное Писание по Ховарду Филлипсу Лавкрафту (1890–1937). «Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого», — констатировал в эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» один из самых странных писателей XX в., всеми своими произведениями подтверждая эту тезу.В состав сборника вошли признанные шедевры зловещих фантасмагорий Лавкрафта, в которых столь отчетливо и систематично прослеживаются некоторые доктринальные положения Золотой Зари, что у многих авторитетных комментаторов невольно возникала мысль о некой магической трансконтинентальной инспирации американского писателя тайным орденским знанием.