Произведение в алом - [16]

Абсолютно тем же жестом, каким проделал это недавно незнакомец!..

Потом я вдруг оказался за столом, без шляпы, без пальто, и был снова самим собой... Это был я! Я, я, я!

Атанасиус Пернат!..

От ужаса лихорадочная дрожь сотрясала мое тело, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, но я внезапно с облегчением почувствовал: ледяные призрачные персты, еще несколько минут назад хищно погружавшиеся в мой мозг и настороженно ощупывавшие его, оставили меня наконец в покое.

И хотя в затылочной части черепа все еще ощущался потусторонний холодок, теперь я, по крайней мере, знал, каков этот таинственный незнакомец, и в любое мгновение, стоило мне только захотеть, мог снова почувствовать его в себе - или себя в нем? - однако воочию, так, как если бы смотрел со стороны, представить себе этот пугающе странный, неподвластный времени лик, становившийся вдруг моим вторым лицом, по-прежнему не могу и, наверное, не смогу никогда.

Он - как негатив, как невидимая форма для отливки, рельеф которой недоступен моим органам осязания, и то единственное, что мне остается, чтобы ощутить выражение, запечатленное в неведомой маске, - это, расплавив самого себя, влиться в нее... Так, и только так, изнутри, своим собственным Я заполняя все ее выпуклости и углубления, повторяя собой каждую ее черточку, я могу познать сокровенный образ этой предвечной матрицы...

В ящике моего стола находилась металлическая кассета, специально предназначенная для хранения драгоценностей; в нее я и намеревался заключить таинственный манускрипт, ибо до тех

пор, пока это странное, болезненное состояние не оставит меня, лучше мне к нему не прикасаться, а уж тем более не пытаться исправлять поврежденный инициал.

Взяв книгу - при этом я ровным счетом ничего не ощутил, как будто и не касался ее! - я бережно, как в саркофаг, уложил ее в кассету, которая сразу так же, как и книга, перестала существовать для моих органов чувств. Казалось, ощущение, рожденное на кончиках моих пальцев, прежде чем достигнуть моего сознания, должно было преодолеть какое-то немыслимо огромное расстояние - все вещи словно сместились, отдалившись от меня в такое далекое прошлое, что между нами теперь пролегала пропасть кромешной темноты и забвения!..

Там, в этом бездонном море тьмы, по-прежнему рыщет скрипучий голос; однако, пытаясь меня отыскать, чтобы вновь мучить вопросом о камне, похожем на кусок сала, он раз за разом проходит мимо, словно пе видит меня. И мне вдруг становится ясно, что иначе и быть не может, ибо он принадлежит царству сна, а то, что пережил я, - это сокровенная, не от мира сего реальность, потому-то и не может он меня видеть, и, сколько бы ни кружил, во что бы то ни стало стараясь найти в своей жалкой земной «действительности» мой смутный образ, ничего у него уже не выйдет - мое Я покинуло вверенные ему пределы и теперь дрейфует в безбрежном океане инобытия...

ПРАГА

Рядом со мной студент Харузек - стоит, подняв воротник своего тонкого, донельзя изношенного летнего пальто, а у самого зуб на зуб не попадает от холода; «еще бы, здесь, в сырой, насквозь продуваемой арке ворот, он, должно быть, промерз до костей!» - и я принимаюсь уговаривать его подняться ко мне.

- Благодарю вас, мастер Пернат, - бормочет студент, отчаянно пытаясь унять дрожь, - к сожалению, я сейчас не могу, тороплюсь, понимаете... дело в том, что мне необходимо в город... и... и как можно скорее!.. Кроме того, мы и через двор-то не успеем перебежать, как вымокнем до нитки!.. А этот проклятый ливень и не думает кончаться!

Лило как из ведра, струи дождя хлестали по крышам и бурлящими потоками стекали по лицам домов - казалось, эти каменные гиганты плачут.

Время от времени я осторожно, стараясь не замочить голову, выглядывал из-под арки: отсюда видно мое окно - вон на пятом этаже, сейчас, в пелене дождя, оно и вправду выглядит каким-то заплаканным, подпухшим и мутным, словно его вымазали рыбьим клеем.

Грязные пенистые ручьи бежали по переулку, и наше сводчатое укрытие быстро наполнялось прохожими, прятавшимися от непогоды.

- Вы только посмотрите: невестин букет!.. - воскликнул внезапно Харузек, указывая на маленький пучок вывалянных в грязи цветов мирта - еще совсем недавно важный атрибут свадебной церемонии, а сейчас жалкий, истерзанный, никому не нужный, он еще пытался уцепиться за мостовую, но бурный, свирепый поток уже подхватил его и безжалостно волок в ближайшую сточную канаву.

За нашими спинами кто-то громко и грубо хохотнул.

Оглянувшись, я увидел пожилого, упитанного, хорошо одетого седовласого господина с одутловатым жабьим лицом.

Харузек тоже обернулся, но лишь на мгновение - брезгливо и досадливо буркнул что-то себе под нос и тут же отвернулся.

Этот дебелый и на вид вполне респектабельный господин и мне внушал какое-то безотчетное отвращение, и, чтобы поскорее забыть о нем, я сосредоточил свое внимание на домах: все они были удручающе серого цвета и казались такими же несчастными и покинутыми, как старые, озлобленные, всеми забытые звери, сиротливо и обреченно жавшиеся друг к другу под проливным дождем.

И все же какими угрюмыми и заброшенными выглядели эти строения! Хаотично разбросанные, возведенные вопреки всем архитектурным традициям и стилям, они торчали как сорняк, который растет там, где ему заблагорассудится.