Происшествие на хуторе аль-Миниси - [9]

Абд ас-Саттар нежно оглаживает, ощупывает винтовку, прижимает к груди.

— Иншалла[20], в исправности, господин конторщик.

Он получает также десять патронов, кладет их во внутренний карман, ощупывает карман, чтобы удостовериться, что патроны там, снова приветственно поднимает руку.

— Хорошо, ас-салям алейком.

Тут только конторщик откликается:

— Счастливо тебе дежурить, начальник караула.

Абд ас-Саттар возвращается на прежнее место возле моста, у въезда на хутор, где стоит деревянный столб с указателем. Абд ас-Саттар не умеет ни читать, ни писать, но знает, что на указателе написано: «хутор Хаджи Хабатуллы аль-Миниси». Под стрелой, нацеленной на запад, надпись: «Дамисна — 3 км». Под другой стрелой, указывающей на восток: «Аль-Мурда — 1,5 км». Третья стрела смотрит на север. Под ней написано: «Никля аль-Инаб — 5 км», а также сказано, где находится ближайший полицейский участок.

Абд ас-Саттар вешает винтовку на правое плечо и, крепко придерживая рукой ремень, направляется к дому. Он вдыхает запахи земли, воды, зелени, слушает воркование голубей, возвращающихся в свое жилье вместе с последними отблесками дня, и думает о том, что никогда уже не услышит ее смеха, не увидит ее улыбки.

Последние припозднившиеся хуторяне возвращаются с полей. Слышен далекий крик осла, голоса, поющие песни про Адхама, Абу Зейда аль-Хиляли, аз-Занати-халифа[21]. Ночь не несет Абд ас-Саттару ничего, кроме страха перед неведомым. Шагая во тьме, которая сейчас, в конце месяца, гуще и непрогляднее темноты чулана конторщика, он едва различает сидящих на скамьях, открытые двери домов.

— Ас-салям алейком.

Он поднимает руку, идет нарочито медленно.

— Ва алейком ас-салям. Посиди с нами, начальник караула.

Абд ас-Саттар про себя улыбается удовлетворенно, бормочет слова благодарности.

А сидящие продолжают рассказывать свои истории… О том, как Распрекрасная краса сидела в высоком дворце, ожидала Ловкого Хасана… Вдруг кто-нибудь спохватывается:

— Сколько там времени осталось до моей очереди на полив?

Абд ас-Саттар возвращается к жене Умм Сабрин. Ее настоящее имя Ситтухум. Ее первенца-сына зовут аз-Занати. Но все вопреки обычаю называют ее Умм Сабрин[22]. Над дверью дома висит ослиная подкова и старая высохшая луковица. Абд ас-Саттар снимает винтовку с плеча, входит в дверь. Посреди комнаты расстелена старая циновка. Новую стелют лишь в чистой горнице при гостях. Абд ас-Саттар разувается. Сын его Занати встает, здороваясь с отцом. Потом оба усаживаются. Свет керосиновой лампы, подвешенной на серой стене, мягко колеблется, тени играют на потолке. Абд ас-Саттар кладет винтовку рядом с собой, роняет руки на колени, погружается в задумчивость.

— Подавай ужин, молодуха.

Ситтухум родила ему дочь, светлую радость всего хутора, и сына, красу хуторских парней, а он все называет ее молодухой. Были еще два сына, но Аллах призвал их к себе. А жена величает его не иначе, как Абу Занати. Однако в редкие минуты согласия и любви говорит ему: Саттура. Когда случается им сидеть вдвоем, друг подле друга, в чистой горнице, она смотрит на него с затаенной нежностью, с глубокой любовью, шепчет ласково: начальник караула.

Абд ас-Саттар не знает, что отвечать. На хуторе нет караульщиков, кроме него. Никакой он не начальник. Но в устах Ситтухум это звучит так обнадеживающе приятно, исполнено неясного и темного, как грядущая ночь, смысла.

Ситтухум приносит еду, ставит посреди комнаты низенький круглый столик — таблийю. Втроем они садятся вокруг. Блуждающий взгляд Абд ас-Саттара словно ищет что-то недостающее, потерянное. Он смотрит на место, где всегда сидела Сабрин. В глазах у него темнеет. Красные и зеленые узоры на циновке сливаются, заволакиваются тенью.

Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся.

Кусок не идет в горло Ситтухум. Глаза ее полны слез. Она всхлипывает:

— Полно тебе, отец, не надо.

Абд ас-Саттар молча разглядывает серые стены, потолочную балку, Занати, Ситтухум. Единственная слеза, застрявшая в морщинах лица, медленно скатывается к заросшему щетиной подбородку, не бритому уже сорок дней. Абд ас-Саттар чувствует, как она ползет, оставляя за собой влажный след. Он кладет кусок лепешки, который держит в руке, вытирает рот, стряхивает с галабеи крошки.

— Чаю приготовь.

Снова погружается в молчание. Занати, краса хуторских парней, тоже молчит, не глядя на отца. Слышно только прихлебывание. Вот и весь разговор.

Абд ас-Саттар достает коробку с остатками табака, свертывает цигарку, тоненькую — табаку должно хватить на всю предстоящую ночь. Это единственное его развлечение. Синие клубы дыма плывут к потолку. Абд ас-Саттар глядит на стену перед собой. На стене изображен Адхам с грустно опущенной головой. Сам не зная почему, Абд ас-Саттар испытывает чувство стыда. Шепчет про себя: «Ничего, Адхам, все обойдется». Но он знает, что не обойдется и что ни Адхам, ни десяток других ему подобных ничем тут не помогут. Лицо Адхама уже с трудом различимо на стене, с которой кусками осыпается известка.

— Аллах спаси ее и помилуй.

— Милость нужна лишь живым.

Изображение Адхама нарисовал маляр Атуба из Дамисны ко дню свадьбы Абд ас-Саттара и Ситтухум. В первую ночь Абд ас-Саттар вышел во двор к брату Ситтухум — жители хутора в напряженном молчании ждали на улице, — вынес ему белый платок с пятнами красной крови. Разрывая молчание, взлетели в воздух радостные крики. Кровь — признак невинности, свидетельство чистоты. Утром умывшись, позавтракав, попив чаю и выкурив одну за другой несколько цигарок, Абд ас-Саттар все рассказал Адхаму. И потом, когда Ситтухум рожала ему детей, он всякий раз, уже надев галабею — пока жена не разродится, он носил ее наизнанку, — шел к Адхаму советоваться насчет имени новорожденного.