Происшествие на Чумке - [20]

Шла Маша, шла, карабкалась в гору, будто надеялась, что станет легче, если доберется она до вершины.

И добралась. Огляделась и поняла, в какую даль попала. Та самая гора, верх с которой словно срезан, а нижний, усеченный конус венчает поляна с озером. На противоположном склоне — Маша знает по весенней своей прогулке — избенка для притомившихся путников. «Зайти, что ли, чтобы не мокнуть под дождем», — безразлично подумала Маша, лишь сейчас заметив дождь, и двинулась краем поляны. Дождь, собственно, кончался. Стало светлее. Избушку Маша увидела издалека; кровля ее масляно блестела, как шляпка переростка гриба, притулившегося у корней сосны.

Бывает у человека состояние такой смятенности, что идет он, сам не зная куда, да еще так спешит, что не может остановиться ни на секунду. Маша бежала к избушке, будто за ней гнались. Но то ли она была легка на ногу, то ли сосны шумели, заглушали шаги, приблизилась она к двери неслышно и заглянула в щелку под притолкой. В полумраке помещения, дохнувшего ей в лицо теплой прелью, маячили две человеческие фигуры.

В первый момент ни страха, ни любопытства Маша не испытала. Просто, вдруг обессилев, она прислонилась лбом к скользкому от дождя косяку. Когда глаза привыкли к темноте, фигуры обозначились яснее. И тут рука Маши сама потянулась ко рту зажать возглас удивления: в избе были Ольга Ивановна и «каменная баба».

Чему удивилась Маша? Ольга Ивановна не скрывала, что она трусиха и неженка. «В лес за дровами? Да разве я в состоянии? — говорила она. — Заблужусь. Пропаду!» А сейчас в какую даль, в какую глушь попала! Ведь не принесла же ее сюда на руках «каменная баба»? Зачем они вообще здесь в такую непогодь обе?

На эти вопросы Маше не удалось получить ответа. Женщины не произносили ни слова. «Каменная баба» ела хлеб. А Ольга Ивановна делала какие-то странные движения, словно сеяла муку.

Впрочем, что за дело Маше до всего этого? Андрюша, Андрей. Еле волоча ноги, опять вся заполненная своим горем, девушка побрела от избенки в поселок, к заводу.

Она не доработала смены: прямо от станка, всю в жару, без сознания, ее отвезли в больницу. Она поминала в бреду какую-то «каменную бабу» да называла Ольгой Ивановной то одну, то другую женщину, приходившую к ней.

А Ольга Ивановна проведать Машу не смогла: получила вызов из Москвы, собралась срочно и уехала.

* * *

Войска фронта, развивая наступление, стремительно продвигались вперед. Авиационный полк снова сменил аэродром. Ремонтные мастерские и технический состав расположились в освобожденном от врага украинском хуторе. Какой-то фашистский новоиспеченный помещик пытался здесь организовать нечто похожее на средневековый замок: окружил постройки забором, вырыл подвалы, двор замостил бетонными плитами.

На приволье украинской земли хутор выглядел уродливой заплатой — ни к чему были и высокий забор, и подвалы-подземелья. А инженер-майору Могилевскому понравилось, хотя в последнее время ему немногое приходилось по душе, — Могилевский тяжело переживал личные неприятности.

Они начались вскоре после происшествия с самолетом Осокина.

Командование и раньше замечало недостатки инженер-майора. Он любил и умел пользоваться заслугами окружающих, умел показать себя причастным к хорошим делам, которых не делал, а ответственность за плохое свалить со своих плеч. Глупость, трусость и подлость в характере Могилевского чувствовались, но были расплывчаты, трудноуловимы, и лишь при чрезвычайном происшествии с самолетом Осокина они расцвели, как говорится, пышным цветом. Командир полка не отдал Могилевского под суд, но запросил в армии нового инженера.

Вот почему, когда все в части были полны радостью боевых успехов, Могилевский пребывал в весьма мрачном настроении. Единственно, что ему понравилось, это отведенный техникам хутор; он сказал «порядок!» — и, насуетившийся за день, получив у почтаря письма, пошел отдыхать.

Письма Могилевскому были: одно от жены, другое от девушки из медсанбата. Разглядывая знакомые почерки на конвертах, он чувствовал, что ему интересно Люсино письмо (он успел, как сам определял, «уже закрутить любовь») и безразлично письмо от Сони — жены. Они не виделись с начала войны. Она эвакуировалась (он долго не знал этого) сначала в Ташкент, потом переехала на Урал, потом в Москву — лечить дочь.

Больная дочка. Она связывает его с Софьей Семеновной навсегда. А душевная их связь давно ослабла, потерялась. Держит он письмо, которое не хочется читать, да и читать-то по существу нечего. Описание мелких бытовых дел. Так и есть: «С военторгом устроилась, мне как жене офицера...» Молодец Соня, но все-таки это скучно!

В дверь постучали. Вошел сержант и доложил, что при повторном осмотре в подвальном помещении обнаружен труп женщины. Могилевскому не хотелось идти, но идти было надо.

— Что ж, отправимся в это помещение, — сказал он.

За мастерскими — бывшей конюшней — одна из плит, устилавших двор, была сдвинута и на месте ее зияла черная дыра.

Лестница вела в огромный пустой подвал. У стены на полу виднелось тело женщины в ветхих лохмотьях. Копна седых волос закрывала лицо. Могилевский наклонился, приподнял волосы, и у него потемнело в глазах.