Происхождение - [25]

Чарлз метнул взгляд в сторону друга:

– Но кто будет этим получателем? Ведь если я проплаваю два года, то ящиков наберется очень много, а экспонатов – тысячи. Не могу же я посылать их в Маунт. Там никто не знал бы, что с ними делать.

– Да, их следует посылать знающему человеку, который смог бы обследовать содержимое и убедиться, все ли соответствует дубликату описи.

– Извините меня, мой дорогой Генсло, но я полагаю, что вы только что нарисовали автопортрет. Кто, кроме вас, смог бы или захотел этим заняться?

Улыбка Генсло выражала удовлетворение и вместе с тем покорность судьбе.

– Попытайтесь сперва связаться с научными обществами в Лондоне. Они могут оказаться полезными. По возможности используйте стеклянные банки. Глиняная посуда и деревянные бочонки имеют обыкновение протекать или испаряют жидкость. Крышки банок обертывайте бычьим пузырем…

В воскресенье утром Чарлз и семейство Генсло оделись, чтобы идти в церковь. Небольшая уютная церковь св. Марии со сводчатым потолком из дугообразных обструганных топором брусков могла похвастаться на редкость слаженным хором. Преподобный мистер Генсло, величественный в богатом черном одеянии, для своей полуденной проповеди специально ради Чарлза использовал то место из Евангелия от Луки, где сказано: "Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом… а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы".

После службы, пока супруги Генсло наносили визиты прихожанам, Чарлз повел обеих маленьких дочек, Френсис и Луизу, одетых в нарядные белые воскресные платья, на реку прогуляться. Многие из горожан уже были там, восседая в своих плоскодонках, на дне которых высились корзины со съестными припасами для пикника. Когда все вернулись в дом, то застали в библиотеке шагавшего из угла в угол Вуда с посеревшим лицом.

– Что случилось, мистер Вуд? – обратился к нему Генсло. – Вы чем-то расстроены?

– Да, это так, – ответил тот еле слышно. Наступило молчание. В руке Вуда дрожал листок веленевой бумаги.

– ..Вот ответ на мое письмо к капитану Фицрою… – Он с трудом заставил себя повернуться к Чарлзу.

– Мне жаль, страшно жаль… но капитан Фицрой против вашей поездки, Дарвин. Это я, я виноват, что вы не сможете ехать.

– Вы? Но каким образом?

Вуд заскрежетал зубами, затем с трудом выдавил из себя несколько хриплых слов самообвинения:

– ..Ничего, кроме похвалы… но я считал своим долгом сказать ему… по-родственному… что вы – виг, либерал… стоите за Билль о реформе… расширение права голоса.

– Ну да, – произнес в ответ Чарлз. – Билль расширил бы его для тех, чья собственность приносит десять или более фунтов стерлингов в год.

Вуд заставил себя подавить стон, чтобы собеседники ничего не услышали.

– Для нас, тори, Билль – это "повторение вселенского хаоса".

– А для нас, вигов, – голос Генсло был ровным и спокойным, – он провозвестник нового века. Однако при чем тут политика, когда речь идет о естественной истории?

– Ни при чем. Но "Бигль" – маленькое судно, и капитан Фицрой хочет яметь на борту такого натуралиста, который бы мог стать ему другом. Ведь никому другому это не дозволено. Он должен быть близок ему по духу, чтобы беседовать с ним за трапезой… никому другому не разрешено ни есть вместе с капитаном, ни входить в его каюту.

Раздражение в Чарлзе уступило место горькому разочарованию, как и тогда, когда отец отказал ему в поездке. Теперь снова он терял свой шанс.

– Вуд, разве я когда-нибудь навязывал вам свои политические взгляды?

– Никогда! Конечно, никогда! И Фицрою я написал только для того, чтобы рассказать, какой вы приятный человек. Но если бы вы стали спорить с ним из-за Билля… он никогда бы мне этого не простил. Да и для вас пребывание на "Бигле" стало бы невыносимым. Это место капитан Фицрой отдал своему давнишнему другу, некоему мистеру Честеру. Он, насколько я понимаю, служит в каком-то правительственном ведомстве.

Вуд ушел, а Чарлз все продолжал слепо кружить по комнате.

– Подумать только, сколько беспокойства я причинил отцу и дяде Джозу!

Лишь одно чувство, злость, было чуждо натуре Генсло. Но сейчас на щеках его зардели красные пятна.

– Это Пикок виноват во всем. Он заверил меня, что назначение натуралиста в его руках – и только в его.

Чарлз фыркнул, что было для него обычным способом выражения эмоций.

– Ну да, как же можно заставить капитана трижды в день делить трапезу с вигом, либералом? – произнес он язвительно. – Чего доброго, он еще посадит корабль на первую же мель. Когда подумаешь, что Билль о реформе, если ему вообще суждено миновать парламент, в лучшем случае затронет лишь семнадцать процентов англичан…

Лицо Генсло потускнело.

– Люди воюют из-за политики. Они воюют из-за религии. Они воюют из-за пограничных инцидентов, человеческий мозг редко когда упускает возможность, позволяющую уничтожить половину рода людского…

Мужчины замолчали. В час в комнату вошла Хэрриет, чтобы объявить, что обед готов. Ели они без всякого настроения. Когда молодая служанка подала серебряную соусницу с луковым соусом, приправленным гвоздикой и мускатом, ни Дарвин, ни Генсло не захотели поливать им хлебный пудинг. Чарлз молча положил свой прибор на стол. Генсло взглянул на него, вопросительно подняв брови.