Происхождение партократии - [10]

Вот здесь-то Гитлер подал Сталину предметный урок и подсказал неоценимую идею убийством не только оппозиционных деятелей (ген. Шлейхер), но и своих близких соратников во главе с Ремом за «заговор», который, разумеется, никогда и никем не был задуман. Через пять месяцев убийством своего близкого друга и старого большевика Кирова Сталин приступил к организации целой серии «заговоров» старых большевиков и полководцев гражданской войны для их физического уничтожения. Но Сталин и здесь превзошел Гитлера тем, что сумел заставить свои жертвы клеветать на самих себя, сознаваться в организации ими мнимых заговоров, убийств, в шпионаже, вредительстве, саботаже, с такими фантастическими подробностями, — что должно было оправдать в глазах внешнего мира расправу Сталина с партией Ленина как партией заговорщиков, убийц и шпионов.

Таким образом, к концу тридцатых годов сталинский большевизм, немецкий нацизм и итальянский фашизм настолько сблизились между собой по идеологии (антикапитализм, антидемократизм, «национал-социализм» и «социализм в одной стране», великодержавный шовинизм, атеизм, культ «вождя», «фюрера» и «дуче») и по методам управления (тоталитарно-полицейская диктатура при перманентном физическом терроре), что дало полное право главарям фашизма и коммунизма объявить идентичность своего мировоззрения в борьбе с демократическим Западом и прекратить всякую идеологическую борьбу между собою.

Логическим концом этого исторического процесса перерождения большевизма в фашизм и было заключение пакта между Сталиным и Гитлером в августе 1939 года. Это вовсе не было случайностью, когда министр иностранных дел Гитлера Риббентроп, после банкета, который устроило для него Политбюро во главе со Сталиным и Молотовым, заявил, по словам итальянского министра иностранных дел Чиано, что во время этого банкета он «чувствовал себя в Кремле, словно среди старых партийных товарищей» (A. Rossi, Russian-German Alliance 1939–1941, Beacon Press, Boston, 1957, p. 71). Риббентроп торжествующе доложил Гитлеру на второй день после этого банкета, что Сталин произнес тост, который даже не был предусмотрен протоколом. Сталин сказал: «Я знаю, как крепко германский народ любит своего вождя! Поэтому мне хочется выпить за его здоровье» ("Nazi-Soviet Relations 1939–1941, Documents from the Archives of the German Foreign Office", pp. 6–7). Это не был обычный дипломатический тост вежливости главы правительства за главу другого правительства, ибо Сталин тогда не возглавлял советское правительство. Это был тост «вождя народов СССР» за «вождя германского народа», тост главы советского фашизма за главу немецкого фашизма.

Взаимная амнистия двух типов фашизма зашла так далеко, что Сталин вложил в уста своего верного робота, председателя Совета министров СССР Молотова следующие воистину «исторические» слова:

«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признать или отрицать… Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной, поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести войну, как войну на уничтожение гитлеризма» («Правда», 1 ноября 1939 г.).

После всего этого мы вполне можем поверить такому эксперту фашизма, как Муссолини, который в октябре 1939 года категорически заявил:

«Большевизм в России исчез и на его место встал славянский тип фашизма» (A. Rossi, цит. пр., стр. 77).

Мы знаем, что союзу Сталин-Гитлер изменил не Сталин, а Гитлер. Сталин, который так глубоко уверовал в свое органическое родство с Гитлером, с полным правом назвал нападение Гитлера на себя как раз тем словом, которое надо понимать буквально: «вероломным»! Гитлер незаслуженно поломал веру в него у Сталина.

Но был ли Сталин неизбежен? Ответа надо искать в другом вопросе: был ли Ленин неизбежен, а стало быть, был ли Октябрьский переворот неизбежен? В отношении случайного сложения объективных факторов, которые невозможную победу большевиков сделали неизбежной, подробно говорится в соответствующей главе. В данной связи укажем лишь на совпадение мнений Ленина, Сталина и их врагов в том, что если бы Временное правительство вышло из войны и немедленно объявило радикальные земельные реформы с конфискацией помещичьей земли в пользу крестьянства, то большевики не оказались бы у власти. В этом случае о Ленине знали бы только узкие специалисты истории русской социал-демократии, а о существовании Сталина вообще никто ничего не знал бы.

Однако здесь я хочу поставить вопрос о субъективном факторе — о ленинской партийной машине в революции — в плоскости выдвижения одной психологической гипотезы.

Политика есть уравнение со множеством неизвестных. Если бы эти неизвестные можно было наперед расшифровать, то человеческая история, хотя и гармоническая, но лишенная внутреннего драматизма, была бы невероятно скучна: тысячи королей, правителей, тиранов, чтобы умереть своей смертью, отказались бы от трона еще до того, как они взошли на него; сотни войн остались бы необъявленными; чтобы избегнуть собственной катастрофы, десятки организованных революций вообще не состоялись бы, дабы они не «сожрали своих детей». Я осмеливаюсь утверждать, что и Октябрьская революция тоже не состоялась бы, если бы ее организаторам было дано знать, что их ждет в результате победы. В самом деле, бросим беглый взгляд на судьбы «отцов и детей» Октября: