Проходящий сквозь стены - [13]

Игнорируя пылкие взгляды огненноволосой щучки, я прошествовал к бару, где и пристроился, вооружившись бокалом слабенькой «сангрии».

Кажется, «Патрицианские ночи» еще даже не начинались. На сцене, оборудованной несколькими блестящими шестами, по которым так здорово умеют скользить обнаженным телом иные фемины, печально пела по-французски про любовь худенькая девица с прической а-ля Мирей Матье. Я косил то на нее, то на гологрудых официанток (негритянка среди них обнаружилась всего одна, и та не слишком привлекательная), то на щучку, которая вполне могла доставить неприятностей — не расхлебаешь, то на входную дверь. Где же китаец?

Певичка закончила грустить о своем разбитом сердце и под жиденькие, точно утренний супчик язвенника, хлопки (видно, публика окончательно извелась в ожидании стриптиза) удалилась. На сцене появился трансвестит в сверкающем платье с кружевным многоярусным кринолином до пола. Был трансвестит очень высок, мускулист и хоть усеян блестками, накрашен и в парике, но на женщину не походил совершенно. А походил он больше всего на вставшего на дыбы призового жеребца, обряженного для потехи в парик и платье. Впрочем, двигался он грациозно.

«Джулия, где же девочки?» — закричали из зала.

Трансвестит, приложив руки к полной и высокой поддельной груди, насквозь фальшивым контральто выпустил в зал длинную очередь многословных путаных извинений. После чего перевел дух — будто затвор передернул — и деловито и лаконично шмальнул контрольный:

— Девочки сейчас будут.

Зал заметно оживился.

Вскоре появились девочки.

Были они настолько хороши, что «сангрии» мне сделалось вдруг мало. Я проглотил единым махом то, что от нее осталось, и потребовал виски со льдом, подумав мимоходом, что лед стоило бы заказать еще и отдельно. В штаны засунуть. М-мерзавки, что же они вытворяют, а! Я энергично заколотил опустевшим стаканом об стойку. Бармен был вышколен на совесть и второй вискарь набулькал мне незамедлительно. Хлопнув и его, я засвистал…

Опомнился возле сцены — оттого, что мне крепко заехали локтем под дых. Музыка рыдала. Девицы извивались. Зал безумствовал. В руках у меня был развернутый павлиний хвост дензнаков, которые я секунду назад пытался засунуть одной из «патрицианок» за чулочную резинку, одновременно отпихивая какого-то нахала, стремящегося сделать то же самое вместо меня. Нахал, к моему большому огорчению, оказался проворней.

Да и как иначе, ведь был это великий мастер кулачного боя, продвинутый китаец Сю Линь собственной персоной! Мой подопечный. Я резко протрезвел и тихо-тихо уполз в сторонку, придерживая ноющие ребра.

Как я ненавидел в тот миг всех на свете азиатов!

Да только и Сю Линю не пришлось насладиться благосклонностью нагой римлянки. Откуда ни возьмись, появился возле него трансвестит, тот самый, который Джулия, и поманил его к себе. Разочарованный столь крутым обломом, китаец едва не накинулся на него с кулаками, но вовремя одумался. Видимо, кое-какие мозги в его черепушке все-таки водились. Он в остаточном раздражении хлопнул своим дурацким веером об сцену и смирно пошагал за Джулией.

Я шмыгнул следом.

Они свернули туда, где перед неприметной арочной дверью возвышался чудовищной комплекции мордоворот с явственными признаками акромегалии[8] на физиономии, а я — чуть левей. Туда, откуда густо несло освежителем воздуха и несколько слабее — табачным дымом.

Сортир пребывал в запустении. Только из крайней кабинки слышалось сдавленное пыхтение и кряхтение, перемежаемое неразборчивым, но экспрессивным шепотком. Не то ширяется кто-то, не то онанирует, не то с запором борется. Ну и пусть себе. В любом случае кряхтун так увлечен собственными проблемами, что вряд ли способен заметить чье-либо присутствие.

Дальний ретирадный кабинет подходил для скрытного погружения в толщу строительных конструкций лучше всего. Трусцой преодолев остаток дистанции, я вихрем ворвался в него — словно мне и в самом деле было уже невмоготу. Дверцы у здешних кабинок были основательные, от пола до потолка, и вполне надежно запирались. Я повернул задвижку и принялся быстро раздеваться, толкая одежду в специально заготовленный пакет. Набросал на пол побольше туалетной бумаги, разулся. Одежда, как и прочие предметы материальной культуры, к сожалению, не обладает моими способностями, а просачиваться еще и сквозь нее — это уже полное пижонство. Mauvaiston[9]. Выдрав из сливного бачка подводящий шланг, я направил его в унитаз. Тут же тоненько, но жизнеутверждающе зажурчало. Простонав восторженно: «Зашибись!.. Понеслась моча по трубам…», я приник телом к влажноватой кафельной стене. Было холодно и противно. Кафель размягчался нехотя. Делался прозрачным не сразу весь, а кусками. Кирпич под ним лежал неровно, раствор был переполнен каким-то сором — нитками какими-то и как будто даже обрезками ногтей или волосами. Прямо напротив моего рта приклеился изжеванный папиросный окурок. Я неожиданно икнул. Зря я столько пил.

Тот, из крайней кабинки, кряхтящий и пыхтящий, вдруг закричал, захлебываясь от восторга. Крик сопровождался еще какими-то звуками — характера самого тошнотворного, а кроме того, страшной вонью. Я икнул вторично — с отчетливым позывом к рвоте. Нет, при моей-то брезгливости пора отсюда исчезать, и как можно скорее, понял я. Иначе расклеюсь окончательно. По привычке помянув шепотом кривую, обязанную меня вывезти, я рывком углубился в стену.