Проходчики. Всем смертям назло... - [37]

— Будя, наинтересовались со скоростной проходкой, сели в лужу, — Вадим будто издевался.

— Значит, чего-то недодумали…

— Мне в кино интересно, — Борис зевнул. — Когда получку дают, ну и, само собой, с хорошенькой девочкой буги-вуги сплясать.

— Слушай, Витька… — заговорщицки протянул Гайворонский. — А если шпуры бурить не на полтора метра, а на два? Побольше взрывчатки и — шардарах! А? Каждая заходка на полметра дальше. Два отпала — метр. А если три?

— Несообразительный ты мужик, Вадим! — сострил Борис. — Если уж сверлить дырку, так метров на пятнадцать. Бомбу туда тонн на тридцать сунуть и так врезать, чтобы террикон ходуном заходил. Вот так настоящие проходчики делают. И чего-чего, а медаль тебе будет обеспечена. Дашь поносить, а?

— Вадька! — радостно охнул Тропинин, не обратив внимания на слова Бориса. — Это же идея! И просто, как все гениальное. — Витька остановился, сморщил лоб. — Только вот повышенный заряд аммонита, не будет ли он выбивать арки?

— Посчитать нужно. Крепь усилить, в крайнем случае.

— Ой, Вадька, я знал, что ты толковый парень! — Виктор попытался обнять друга, свалить на кровать, затеять возню, которую оба любили, но Гайворонский отстранился, солидно изрек.

— Тише, пацанва! Я мыслю. Свой телячий восторг выплесни на Борьку! — Он важно прошелся по комнате, остановился посредине, поднял палец вверх. — Я мыслю, дети мои! Где, когда, как, кто и у кого свистнет буровые штанги двухметровой длины?

Виктор молчал. Он был полностью поглощен идеей, высказанной Вадимом. Теперь ничто не могло остановить его. План действия созрел мгновенно. Надо подключить к этому делу комитет комсомола, Кульков загорится новшеством, поднимет шум — и успех обеспечен. Мысль Виктора работала отчетливо и быстро.

Он представил себе, как они двинутся вперед, в забое закипит настоящая работа, почище той, что сейчас, круглые сутки там будет стоять гром взрывов, грохот разворачиваемой породы, штрек метр за метром уверенно поползет вперед, все дальше и дальше оставляя позади лаву. Вот это будет скорость!

«Вадиму за это предложение надо выдать премию, — решает парень и представляет улыбающиеся лица шахтеров, слышит их восхищенные возгласы: «Ай да проходчики! Ай да молодцы! А говорили, что из-за них придется остановить лаву».

А в забое идет настоящий бой. Они бурят длинные шпуры, закладывают аммонит, взрывают, грузят в вагонетки породу и отправляют ее на-гора, к дымящейся верхушке террикона.

На породе встречались отпечатки листьев, скелеты неизвестных животных, и Витька поражался тому, что здесь когда-то цвела жизнь, светило солнце, тому, что над этой глубиной отшумели миллионы лет, выросли и окаменели леса, родились и вымерли целые классы животных, отшумели набеги и войны, рождалась радость и свершались трагедии — и все это ушло в небытие, закаменело семисотметровой толщей, и только след трепетного листка остался навсегда. Как же так? Ради чего все? Вот здесь, в этом камне, разгадка жизни. Нет, в следующем. Еще через два отпала. Вглубь, скорей, только скорей!

Забой подвигался вперед, и истина то приближалась, то уходила.

«Любовь — вот всему начало и конец, — иногда думал Витька, и тогда к нему в забой являлась черноглазая незнакомка, он ловил ее улыбку, ощущал прикосновение ее рук и убежденно заключал: — Конечно же любовь! Вся жизнь — это любовь. И дождь, и ветер, и солнце, и весна — любовь! Миллионы лет назад солнце грело этот лист. Ведь не просто так оно его грело?»

Тропинин чувствовал себя большим, сильным, крушил вековой монолит, утолял зуд и, выезжая на-гора, подолгу стоял у ствола, подставляя лицо теплым лучам солнца. И гордость переполняла его сердце…

— Идем к Кулькову, — обратился Витька к Вадиму.

— Только учтите одно, — поднимаясь со стула, сказал Борис. — Если вашей затее суждено сбыться и мы дадим хоть двадцать метров сверх плана, по всей шахте понизит расценки и увеличат нормы выработки. В газетах обзовут вас «маяками», «ударниками»; возможно, на первых страницах поместят ваши фотографии, но братцы шахтерики вполне свободно могут помять в натуре. Вот так. Эти рекорды вот тут у всех сидят! — Он ребром ладони провел себе по горлу. — Шум, гром, а потом…

— Ты бы, Боренька, лежал-полеживал на двух пуховых перинах, поплевывал в потолок, а тебе на блюдечке с синей каемочкой деньги пачками приносили, и все сторублевыми ассигнациями, да еще с поклонами до земли. — Вадим хлопнул дверцами шкафа. — Тогда ты был бы доволен житухой.

— И девки роем кругом, — зло вставил Витька.

— Нереально мыслите, мальчики! — Борис плюхнулся в постель. — Вот когда дойдем до светлого будущего, то тебе, Витенька, в награду за твое сегодняшнее рвение доверят эту самую «с каемочкой», и ты, услужливо подгибая коленки, дрожа и заикаясь, мне, своему другу, товарищу и брату, будешь приносить хрустящие, как свежие вафли, новенькие ассигнации.

— Это почему же заикаясь?

— А потому, что к этому светлому будущему ты приплетешься хилым, зачуханным и жалким. Выдохнешься на рекордах. Руки у тебя будут дрожать, заикаться начнешь и никому не нужен станешь. А я в это завтра ворвусь краснощеким, веселым и задорным. Люди меня бояться будут, а следовательно, уважать и ценить.