Проходчики. Всем смертям назло... - [178]

Потом, уже на улице, он подошел ко мне.

— Поздравляю, старик! Ты хорошо говорил.

Мы помолчали.

— Да, — вздохнул редактор. — В общем-то оно к лучшему, что так получилось. Видишь, ты сразу в Москве выпрыгнул. Два миллиона тиража — это, старик, не фунт изюма! Такое начинающему автору только присниться может! — Он как-то коротко и неловко хохотнул и добавил: — Но это пусть тебе не кружит голову! В повести еще есть над чем поработать. Врачи, например, да и эта выпивка…

— Да, конечно… — согласился я.

— Над чем работаешь?

— Да так, кое-что…

— Ну присылай нам. Поддержу, помогу…

— Наверное, было бы лучше, если бы вы никому и никогда не брались помогать, — ответил я ему.

Мы сели в машину и уехали.

— Ты что-то бледен, старичок, — подсел ко мне Тарас Михайлович. — По-моему, все прошло отлично. — Он помолчал и похлопал меня по плечу. — Ну, ничего, ничего… В жизни всякое случается. Халтурщики везде есть. В литературе их тоже дополна. Это был твой редактор?

— Да.

Любоваться Киевом, а тем более варить уху на Трухановом острове нам, осторожно говоря, было некогда. График наших выступлений перед трудящимися был настолько плотен, что мы едва поспевали с одного предприятия на другое. Вконец измотанные за день, в гостиницу возвращались поздно вечером, наспех ужинали и спешили в номер отдохнуть, набраться сил для следующего дня. А с утра все начиналось сначала.

И все-таки еще одна встреча, состоявшаяся в перерыве между выступлениями, запомнилась мне. Честно говоря, я был несколько удивлен и растерян, услышав о том, что находящийся сейчас в Киеве врач-геронтолог из Парижа, внук великого русского писателя Л. Н. Толстого, хочет познакомиться со мной. Почему-то ожидал увидеть широкоплечего, коренастого мужика, с широкой, окладистой бородой или, по крайней мере, с большими пышными усами и высоким светлым лбом.

К нашему столику в ресторане быстрыми, энергичными шагами подошел гладко выбритый, невысокого роста человек и, протягивая мне руку, с еле заметным акцентом отрекомендовался:

— Толстой… Сергей Николаевич…

Я встал и замешкался. Толстой заметил смущение и, видимо вспомнив, что у меня нет рук, положил свою руку мне на плечо и приветливо улыбнулся.

— Много слышал о вас у нас во Франции, читал ваши произведения и вот… — Он смущенно опустил голову и тут же энергично резко вскинул. — Никак не мог поверить… — Он посмотрел на мои протезы и слегка прикоснулся к ним рукой.

— Как вы находите землю своего знаменитого деда? — спросил я, а все думал о том, как неестественно и жестко прозвучали его слова. Они почему-то очень удивили меня, даже поразили: внук Льва Николаевича и вдруг — «у нас во Франции».

— Вы верите в бога? — спросил Толстой и, сощурившись, пристально посмотрел на меня. — Нет, если не хотите лгать, не отвечайте стандартными фразами, принятыми у вас.

— Разве высказывание своих убеждений, расходящихся с другими, уже есть ложь?

— Я молюсь за вашу страну и хотел бы видеть ее иной.

— Не понимаю…

— На земле моего деда не осуществлены даже те нравственные и идеологические принципы, о которых мечтал он.

«Однако ж ностальгией вы, уважаемый, не заболеете», — подумал я, глядя на его сердитое лицо и злые блестящие глаза.

— В смысле принципов мы, очевидно, пошли дальше Льва Николаевича, к более высоким и гуманным. Все течет и изменяется. Диалектика. Или вы ее не признаете?

— Как вы относитесь к свободе?

— Положительно.

— Я не так сформулировал свою мысль. Ваше отношение к свободе личности? Достаточна ли она в вашем обществе?

— Вы говорите «свобода»… Наверное, мы вкладываем разный смысл в это слово. Что делал бы человек в вашем обществе, очутись он в моем положении?

Толстой, очевидно, не ожидал такого вопроса, удивленно вскинул брови, пристально посмотрел на меня и натянуто улыбнулся.

— Жил бы, наверное…

— Как и на что?

— Право, я не думал об этом.

— А вы подумайте.

— Я уже говорил, что читал ваши произведения. Повесть и рассказ. Перевод на французский язык неблестящ. Но вот скажите мне на милость, почему все персонажи в ваших произведениях сердобольные добрячки? Вы же не будете доказывать, да и вряд ли найдете такие доказательства, что в жизни так и есть! Или у вас на самом деле нет плохих людей?

— Почему же, есть….

— Ну вот…

— Скажите, пожалуйста, что вам больше запомнится: то, что человек ни за что ни про что в критический для вашей жизни момент дал вам свою кровь или то, что… ну не знаю, вас обсчитали в магазине? Что важнее для вас? Что ценнее в человеке — доброе или злое? Что, по вашему мнению, должно восторжествовать на земле — взаимопонимание или раздор? Что хотели бы вы видеть — гуманное, свободолюбивое общество или стаю голодных волков? Вы врач. Какому коллеге вы бы подали руку: тому, кто, забыв о собственном отдыхе и благополучии, сидит у постели больного, или тому, кто трусливо прячется за спину другого? Я хочу, чтобы на земле торжествовало все доброе и хорошее. Я хочу утверждать это своими произведениями. А зло… что ж, зло, оно есть и, наверное, еще долго будет. Но чем больше каждый из нас сделает добра, тем меньше останется зла.

— Да, но есть зло, к которому вынуждают обстоятельства, уклад общества. Вынужденное, так сказать, зло… Ради добра…