Проходчики. Всем смертям назло... - [176]

Да, 1967 год проносился в каком-то ураганном темпе. Оглядываясь назад, к его началу, я вспоминал сотни встреч, выступлений, диспутов, конференций. Шахтерские нарядные, пионерские лагеря, цехи заводов и фабрик, школьные классы и студенческие аудитории, полевые станы и воинские казармы, залы клубов и Дворцов культуры Ворошиловграда и Донецка, Киева и Ленинграда, Москвы и Ульяновска, Харькова и Липецка, и лица — бесконечный ряд приветливых и печальных, задумчивых и веселых лиц людей.

Что несу я им? Может, никому не нужны эти встречи? Тогда зачем волнуюсь перед каждым выступлением, трясусь в поездах и самолетах вместе с Ритой, а главное, отнимаю время у работающих людей? Может, вовсе ни к чему все это?

Внимательно всматриваюсь в лица, стараюсь понять, о чем думают люди, слушая меня. Каждая аудитория имеет свой характер. Поэтому, даже рассказывая об одном и том же, совершенно невозможно повториться в словах, в чувствах, в интонации, и реакция зала бывает самой разной. Она то толкает на сокровенный разговор, то сдерживает до сухой скупости, и в этом не очень часто удается переломить ее. Да и вряд ли нужно ломать, и возможно ли это? О том, хорошо или плохо говорил с залом, чувствуешь потом, за кулисами, после выступления, когда, казалось бы, ни с того ни с сего начинаешь в душе ругать себя (Зачем все это? Нет, не могу я говорить с людьми! Это не моя профессия. Все! Конец! Больше не выйду на трибуну!) или чувствуешь, как по телу сладко растекается удовлетворение: недаром шел, ехал, волновался… им это нужно, они понимали меня.

А бывают аудитории, которые понимают тебя без слов, с первого взгляда, и, поняв, принимают, и ты сразу же сливаешься с ней, делаешься ее неотделимой частью, где уже твоя боль — ее боль, их улыбки — твоя радость и их увесистые, нестройные рукоплескания — твое счастье. Это рабочие аудитории.

Ярким летним днем этого года Тарас Михайлович Рыбас, ответственный секретарь Ворошиловградской областной писательской организации, мой добрый старший друг и неизменный первый редактор моих немногочисленных произведений, Ангелина Капитоновна Захарова, артистка областной филармонии, лауреат республиканского конкурса чтецов, Рита и я прибыли в Киев по приглашению республиканского бюро по пропаганде художественной литературы, на встречи с трудящимися города-героя.

Над Бориспольским аэропортом висело прозрачное, ясное небо. Было душно. Так душно, что казалось, будто самолеты, то и дело совершающие посадку, возили жар с самого солнца. Густой, горячий воздух струился над накаленной бетонкой, знойной рекой тек из сопл рычащих турбин. Аэропорт приливал и отливал людскими потоками, спешил, волновался, жил своим беспокойным привычным ритмом.

Нас встретил представитель бюро Федор Иванович Моргун; как потом оказалось, добрейшей души человек, с застенчивой улыбкой и живыми, темными глазами. Он заметил нас издалека (с Тарасом Михайловичем Федор Иванович давно знаком) и отчаянно замахал руками, пытаясь не то остановить нас, не то повернуть назад, к самолету. Мы действительно остановились и недоуменно переглянулись.

— Федор Иванович что-то придумал, — без всякого энтузиазма сказал Тарас Михайлович и, покрякивая, полез в карман за сигаретами. — А-а-а, — вдруг протянул он, — все ясно! — и коротко рассмеялся. — Вот смотрите, братцы-кролики! Сейчас нас повернут к ероплану, выстроят у трапа и станут фотографировать.

— Этого еще не хватало! — баском протянула Ангелина Капитоновна и засияла от удовольствия.

Моргун коротко расцеловался с нами и погнал назад, к трапу.

— Понимаете, в чем дело-вопрос!.. «Вечерка» просит, а самолет угонят.

— Аэропорт не собираются разрушить? — шутливо спросил Тарас Михайлович.

— Так аэропорт — это не то. Просили, чтобы самолет на карточке был. Вот в чем дело-вопрос, — он вытирал платком вспотевший лоб и смущенно улыбался. — Как долетели?

Киев… Он создан для того, чтобы поражать. Он не может не поразить своей красотой. Этот город нельзя спутать ни с каким другим. Широкий, величавый Днепр, сказочные купола соборов, Крещатик с ровными рядами каштанов… Нет, такое может только присниться!

В небольшом автобусе мы петляли по улицам, густо обсаженным тополями и каштанами, пересекали многолюдные площади, спускались с горок и взбирались наверх; то справа, то слева режущим глаза блеском вспыхивали купола, наваливались громады многоэтажных домов, и мы с Ритой крутили головами, восхищенно ахали и старались все запомнить.

— Первый раз в Киеве? — спросил Федор Иванович.

— Нет, — ответила Рита. — Лет пять назад приезжали со Славой на протезный завод. Но тогда была зима, а на руках у меня семимесячная дочка, так что…

— Киев смотреть надо в мае, когда зацветут каштаны, — задумчиво глядя в окно, сказала Ангелина Капитоновна, повернулась ко мне и затараторила: — Ты знаешь, Славка, это поразительно! Рано утром выйдешь на Крещатик, а там каштаны цветут! Рой свечек, ну, черт побери, умирать не хочется!

— Умирать и без каштанов не хочется, — блеснул золотыми зубами Федор Иванович. — Киев всегда хорош. Вот выберем время, я вам покажу его. Махнем на Труханов остров, уху заварим…