Прогульщик - [3]

Он молчал. «Прямо, стесняюсь. Еще чего?» Ковырял носком ботинка ковер, искоса поглядывал на директора.

Врет бабушка. Гоша никогда не теряется, глупости. В конце лета Гошу и Стасика забрали в милицию, Гоша и там не растерялся. А тут, подумаешь, интернат.

В милиции бабушка чуть не разнесла всю их детскую комнату. Она кричала:

— Из-за пачки паршивого печенья! Чихал он на ваше печенье и на весь ваш «Универсам»! Одно название, а колбасы нет!

И еще она орала милиционеру Чемыхину, что Стасик законченный уголовник и его надо посадить в колонию сию минуту. А Гоша хороший, и его надо отпустить сию минуту.

— Зачем этого Стасика отпустили из колонии? — Бабушка трясла кулачком перед носом участкового Чемыхина. — Уголовный тип, моего сбивает!

Дома бабушка отлупила Гошку веником. Вопила так, что было слышно во дворе: «Хулиган, безотцовщина! Я тебе покажу печенье!» И еще кое-что похлестче орала. Прибежала с верхнего этажа бабушкина подруга Маргарита Терентьевна, отняла веник, вздохнула: «Непредсказуемая женщина! Кого ты бьешь? Дочь свою надо было бить! Да не веником, а хорошей дубиной».

Бабушка и в подругу пульнула крепкими словами. Потом объявила, что отдаст Гошу в интернат. Но он ей ни капли не поверил.

И вот теперь в этом кабинете с ковром и цветами бабушка по-овечьи покорно глядит перед собой и бубнит:

— Скромный, тихий. Я бы не отдала. Но мать в длительной командировке. А папаша этот, Максимка из «Металлоремонта», — он хотел взять Гошу, в ногах у меня валялся. Да разве я позволю такому взять ребенка? Ему доверить нельзя. Он же, — тут бабушка изобразила на лице большую добропорядочность, осуждение, — он же выпивает! Представляете? В такие условия ребенка?

Перед директором лежали документы. В них черным по белому было написано совсем другое. Мать ни в какой не в командировке, она три года как уехала со своим знакомым в неизвестном направлении и не собирается возвращаться. Милиция ее разыскивает, чтобы взыскать деньги на содержание сына Георгия. Но найти перелетную птицу не так просто. Отец Максим ни разу в жизни не видел сына Гошу, в ногах у бабушки не думал валяться.

Бабушка врала и знала заранее, что ей никто не поверит. Это ее нисколько почему-то не смущало — повторяла, твердила одно и то же.

Но директор Андрей Григорьевич, кажется, уже не слушал бабушку.

— Садись, Гоша, вот сюда. Мы потолкуем. А вы, пожалуйста, подождите в коридоре.

Бабушка шустро и охотно выпрыгнула из кабинета. Слишком уж радостно оставила Гошу наедине с директором.

Директор опять глядел прицельным взглядом. Много он видел в этом кабинете таких же, как Георгий Нечушкин. Не первый ты, Гоша, не последний.

— Ну что? Меня зовут Андрей Григорьевич. Будем вместе жить-работать?

Подождал ответа. Но Гоша не стал отвечать. Что скажешь? Тошно.

— Будем, — сам себе ответил директор очень твердо. — А куда денешься? Деваться нам, братец ты мой, некуда. Интернатская жизнь не сахар, я тебе честно говорю. Но ведь это единственный вариант, правда?

Гоша молча слушал. Пока не врет. Дверь не заперта, сторожа нет, можно уйти на все четыре стороны. А только какой толк в открытой двери, если ни в одной из четырех сторон тебя никто не ждет. Идти некуда. Выход открыт, но выхода нет.

Директор читал Гошкины мысли. Да и нетрудно их прочесть.

— А если выхода нет — живи тут. И живи по-человечески. Привыкать трудно — интернат не дом родной. Но ты привыкнешь, уверяю тебя. Если не будешь нюнить. Но мне кажется, ты с характером, а не тряпка.

Гоша и на это не ответил. Что отвечать-то? «Я не тряпка»? Глупо.

— Ступай, осваивайся, Гоша Нечушкин. Вещи отнеси в кладовую, найди Лидию Федоровну, она тебе все объяснит. Душ в конце коридора. Ребята у нас неплохие. Даже, можно сказать, замечательные люди. Сам убедишься. Я слушаю! — Это зазвонил телефон, и директор отвернулся от Гоши.

Гоша вышел из кабинета и тут же с размаху грохнулся на пол. У самой директорской двери была натянута веревка. Раздался торжествующий хохот. Невысокий мальчишка в красном свитере, топая, удирал по длинному коридору. А кто-то еще пискнул счастливым голосом:

— Новенький навернулся! Бряк! Хлоп! Бабах! Там веревка, а он не видит!

Да, ребята здесь замечательные. Гоша потер коленку, почесал локоть. Воспитательницы Лидии Федоровны не видно. Бабушка смирненько сидит около раздевалки, за ее спиной висят разноцветные куртки. Пахнет щами. Наверное, здесь, внизу, столовая.

— Пойду, Гошенька. Давление у меня сегодня, затылок тяжелый. — Бабушка поцеловала Гошу. Он резко вывернулся, утер ладонью щеку.

— Нечего, бабуля, нечего теперь. Сдала в интернат, а теперь слюнявишь мне лицо. Ступай домой, бабуля.

Она жалостно всхлипнула, поплелась к двери. Обреченная фигурка в затертом плаще.

— А моя бабка гораздо сильнее плакала, ревела прямо вслух. — Откуда-то из-за висящих курток появился мальчик в ярко-зеленой рубахе. — Слезы лились, как из водопровода.

Другой парень, коротенький и длиннорукий, отозвался солидно, по-взрослому:

— Ну и что? Рыдать может всякий. — Он разговаривал с зеленой рубахой, но поглядывал на Гошу, — Слезы — вода. Я сам могу на спор зареветь в любую секунду. — Парень был в красном свитере.