Прогульщик - [10]

— Да, слышу, слышу. Был я в лагере три смены. — Он жевал котлету, картошку, а она, рыжая-золотистая, все нашептывала ему в самое ухо:

— Я тоже три смены. У нас очень хороший лагерь. Никто не дразнил меня. Кому какое дело, интернатская я или нет. Ни один человек не обзывался. Правда, я скрывала, — лицо у золотистой стало лукавым, — говорила всем, что я домашняя, а не интернатская. Их же не касается, правда? Ты слушаешь меня?

— Угу. — Гоша допил компот, вытряхнул из стакана в рот сморщенную сушеную грушу. Эта странная девочка почти не ела. Торопливо рассказывала, волновалась.

— Все было очень хорошо, но тут пришел родительский день…

Родительский день…

Девочка рассказывает, она говорит веселым голосом, но Гоша чувствует, как ей несладко, этой золотистой. И голосок радостный, и глаза сияют, и румяная она, и красивая, и сытая — вон котлету не съела и компот оставила. А все равно — плохо ей, и сразу это слышно.

Щебечет, щебечет золотистая, не ноет, не канючит. И молодчина.

— Представляешь, Гоша, все стоят у забора, встречают родителей. И я стою со всеми, маму встречаю. Я же знаю, она приедет обязательно — никого, кроме меня, у нее нет. Она же соскучилась, моя мама. И я, конечно, соскучилась. Смотрю на дорогу, когда же покажется автобус с нашими родителями. И вот он едет, автобус. Мы все прямо заплясали. Едут, едут! И автобус большой, полно мам, бабушек, отцов даже. Все с сумками, с гостинцами. Всех ребят разбирают. А моей мамы нет. Ну нет, и все. Представляешь? Они своих хватают, вместе уходят. И я одна там осталась, у забора. Я все равно верю и жду — приедет мама позже. Что такого? Работа у нее, у мамы моей. Стою, стою. Девчонки подходят, жуют свои конфеты, спрашивают: «Лида, а Лида, что же она не едет, твоя мама?» Без ехидства, просто интересуются. А я говорю: «Не волнуйтесь, приедет. Я свою маму знаю».

Столовая пустеет, а Лида все щебечет, золотая птица. Гоше интересно — приехала к ней мать или нет? Хорошо бы приехала. Он и сам не заметил, как начал сочувствовать Лиде. И не сразу обратил внимание на Иру и Аллу, которые подталкивали друг дружку, посмеивались и показывали глазами на Лиду. Ира Косточкова подмигнула Алле, Алла прыснула в ладошку.

Откуда знать Гоше, что Лида в сотый раз рассказывает свою историю про родительский день. В сотый — пятисотый. И все здесь знают ее наизусть. А новенький слушает, разинул рот, развесил уши.

Лида отодвигает от себя почти полный стакан компота. Она так благодарна Гоше за участие. Она твердит:

— Приедет, приедет моя мама, — я девочкам говорю. А сама вдруг спохватилась: дура я дура! Ну просто совсем дуреха! Как же может мама приехать! Она же адреса не знает! Откуда ей адрес-то знать? Моя мама меня в лагерь не провожала. Их-то всех провожали до самого лагеря, а я одна приехала. Ну, так получилось. Не знает мама адреса, и не сможет она приехать. Расстроилась я жутко, чуть не плачу. И потом думаю: а почему не могла она узнать адрес? Пошла на завод, от которого этот лагерь, и спросила. Моя мама очень толковая. Когда ей надо, она все может узнать. Надежду не теряла. До вечера стояла я у ворот, даже обедать не пошла. И вожатая ко мне не приставала. Она понимала: я же маму жду!

— Приехала? — Гоша даже привстал и наклонился к Лиде. Так чего-то жалко ему стало эту позолоченную. Уж больно весело она рассказывала свою невеселую историю. Так и видел Гоша рыжую голову в летний вечер у забора. Шумит большой лагерь, кто в футбол играет, кто на танцы собирается — дискотека каждый день. И все жуют сладости. А она, эта Лида, там маячит, верит. — Так приехала она или нет?

Девчонки хихикали:

— Прямо, приехала, разлетелась, — басом сказала Ира Косточкова. Алла Шикляева заливалась, откинув голову. Мальчишки за соседним столом тоже смеялись. Театр! Денис Крысятников тряс большой головой. Славка Хватов приговаривал: «Ой, помру». И еще там был один с торчащими ушами и приплюснутым носом. Этого Гоша еще не видел. Но сразу заметил: взгляд был больно нахальный, придирчивый какой-то взгляд.

Золотистая Лида перестала щебетать, резко дернулась, будто ее ударили. Погасшим голосом сказала:

— Не приехала. Ну и что? Была уважительная причина: мама, оказалось, в тот день выпила холодного пива, у нее распухла щека. У моей мамы. Куда она в таком виде поедет? — Лида приложила кулак к щеке, показала, какой здоровенный флюс был у ее мамы.

Гоша рявкнул на девчонок:

— Чего смешного-то? Хихикают, как крысы.

— Причем здесь крысы? — Ира Косточкова перестала смеяться и сердито поглядела на Гошу. — Она же всем вот так надоела, эта Лидка Федорова. Замучила нас своей мамой. Пудрит нам мозги, правда, Вова?

И за соседним столом кивнул Вова с торчащими ушами. Величественно кивнул, как будто был главнее всех.

— Ладно, — необидчиво отмахнулась золотистая, — в тот раз мама не смогла приехать. Это же со всяким может случиться — щека распухла. Я маму жутко жалею, когда она болеет. А вожатая в лагере велела мне к ней в комнату зайти и дала мне гостинцев столько, что я еле унесла. К ней, к вожатой, тоже мама приезжала. И черешню дала, и шоколадку, и конфет по восемь рублей. Даже кусок торта, обсыпанный сахарной пудрой. Представляешь, Гоша? — Лида старалась не замечать остальных, она подчеркнуто рассказывала только Гоше. — Представляешь, Гоша? Вот такой здоровый пакет. Я в спальню принесла гостинцы, девчонки меня обступили: «Ну? Ну? Приезжала к тебе мама?» Такие приставучки. Я отвечаю: «Вы что, не видите? Откуда же все это?» Я их угощаю, хотя мне, честно говоря, жалко раздавать свои гостинцы. А девчонки мои орехи грызут и торт делят. Зато они мне поверили.