Прогулочки на чужом горбу - [5]

Как бы тут все схронометрировать?

Однако ей кажется, это задача выполнимая.

В три часа ночи она решает, что, пожалуй, и вправду стоит взять с собой домой две увесистые папки — в каждой приблизительно триста страниц. Она обещает прочесть их на следующий день. Все равно делать ей особенно нечего. Более того, в работе у нее небольшой «затор», и ей нужен стимул, который она, без сомнения, получит, читая творение истинного мужчины. В какой-то момент ей взбрело в голову, что он — мужчина до мозга костей. И это ему понравилось.

Прихватив под мышки по папке и сутулясь от их тяжести, она подставляет ему лицо и нежно, выжидательно на него смотрит. Он легонько целует ее в губы, но в его поцелуе чувствуется нетерпеливый голод — он уже весь на взводе. Ему не терпится овладеть ею прямо тут же, на месте, но она понимает его опасения — он устал, не уверен в ее реакции и боится, что бесценный труд с непронумерованными страницами может разлететься по всей комнате, и тогда он рискует никогда уже не собрать его в прежнем первозданном виде.

День второй: они снова у него в квартире. Шесть часов вечера. Из двенадцати коробок семь, набитых книгами, разобраны — содержимое их расставлено по полкам. Различные атласы, какие-то нудные романы, полная Британская энциклопедия и несколько книжек о том, как овладеть писательским мастерством.

Оба потягивают диетическую кока-колу. Из взятых у него накануне шестисот страниц она прочла двадцать, и, как и следовало ожидать, его писанина оказалась несусветной дрянью. Однако она извлекла из прочитанного массу полезной информации. Ну, например: его излюбленное прилагательное — «красивый», а его склонность к стереотипам и зажатость не имеют границ — маловероятно, что это будет когда-нибудь опубликовано.

— Просто здорово, — весело произносит она и закидывает ногу за ногу. На ней тщательно отутюженная, скрывающая животик белая кружевная ночная сорочка в классическом викторианском стиле, под которой хлопчатобумажная нижняя юбка с оборками. Вокруг шеи — бархатная лента, украшенная крошечной брошью с камеей. Выходя на охоту, Джой всегда наряжается в одежды, напоминающие те давно прошедшие времена, когда женщины были добродетельны, их желания и страсти — невыразимы, а тела не таили опасности заражения венерическими заболеваниями.

— Думаю, мы сумеем сделать из тебя настоящего писателя, — произносит она своим писклявым девчоночьим голоском. Я забыла упомянуть об этой особенности речи Джой: с годами она сумела выработать в себе способность говорить на октаву выше, чем следовало.

Возможно, она думает, что это как-то скрывает ее располневшую талию и то, что ей довелось уже многое в жизни повидать. Может, она и права. Во всяком случае, можно смело предположить, что ее лепетанье не претит Скотту, поскольку он, услышав похвалу, думает только о том, как бы не выдать охватившую его лавину чувств — волнения, торжества и облегчения одновременно.

— Я бы хотела показать твою книгу кое-кому из своих знакомых, — заливает Джой.

— Правда? — он изо всех сил сдерживает улыбку, но губы его растягиваются до ушей.

— Редактору из издательства Кнопфа. Ему нравятся такие жесткие авторы.

— Жесткие?

— Ну да. Откровенные. Слыхал об этом издательстве?

Он мотает головой.

— Это одно из самых престижных издательств художественной литературы. У них печатаются Джон Апдайк, Дорис Лессинг, Джон Чивер — все знаменитости!

— Невероятно! — Он качает головой, пораженный ее осведомленностью. — Ты так легко произносишь все эти имена.

— Да ты сам скоро будешь ориентироваться не хуже меня. Литература — такой же бизнес, как любой другой. Я научу тебя основам в два счета.

Она опускает глаза. Такие слова, как «научу», ей нелегко даются. Ей скорее свойственно впитывать, а точнее, высасывать жизненные соки из тех, кто на данный момент становится ее жертвой.

Она беспокойно проводит рукой по волосам. Сегодня она истратила целый флакон лака, чтобы соорудить прическу в стиле начала века — все волосы зачесаны вверх, а по бокам выпускаются длинные тонкие спиралеобразные завиточки.

— Разумеется, надо все это еще хорошенько скомпоновать, но я уверена — книга будет бестселлером.

Раздуваясь от самодовольства, он смотрит, как она листает его фолиант и останавливается на странице, которая, будь она пронумерована, оказалась бы примерно четырехсотой. Она пробегает ее глазами.

— Мне нравится тут место, — и она тычет пальцем в центр листа, — где ты описываешь шею Маризы: «молочная, удушающая белизна ее кожи» — м-да, не знаю, «удушающая» как-то… Впрочем, почему бы и нет? Даже хорошо. Читаешь твое описание — и сразу появляется желание ее придушить. Она что, действительно не умела заправить постель?

— Ну да. Она вообще палец о палец не ударила по хозяйству. Горничные и няньки делали всю работу по дому.

— Неужели?

— За всю нашу совместную жизнь она ни разу не приготовила мне поесть.

— Значит, вы держали кухарку?

— Бог мой, само собой.

— У нас тоже была кухарка. Я имею в виду, у моих родителей. Всегда поражала нас своей стряпней. — Она окидывает взглядом отлично оборудованную кухоньку и снова устремляет глаза на его скуластое волевое лицо. — А что, Мариза действительно ездила в Камерун, когда писала диссертацию, изучать жизнь пигмеев?