Прогулочки на чужом горбу - [30]

— Взгляни-ка, какого очаровательного малыша везет та женщина с коляской, — говорит она, смотря из окна вниз, на улицу.

Я подхожу к окну. В лучах раннего весеннего солнца сияет мостовая, на деревьях вдоль аллеи — набухающие зеленые почки. Роскошный пухлый младенец поднимает вверх толстощекое лицо и счастливо лопочет что-то, глядя на небо, а может, и на нас. Я украдкой смотрю на Джой. Ее обращенный в сторону ребенка взгляд полон жгучей зависти.

Она поворачивается ко мне, в ее глазах выражение скорби.

— Как жаль, что у меня нет детей. Ох, как жаль.

— Родишь еще, может быть.

— Нет.

— У тебя месячные еще идут?

— Да.

— А не попробовать ли тебе родить от Скотта? Многие теперь рожают в твоем возрасте. Медицина творит настоящие чудеса — даже в банке выращивают и…

— А если у него окажется синдром Дауна?

Это что-то новенькое: вместо слова «дебильность», которым большинство людей называют любое отклонение в развитии, она выдает точный медицинский термин. Может, она уже задумывалась над этой проблемой?

— Они делают анализ мочи, — говорю я, — по которому уже на четвертом-пятом месяце оеременности можно определить, нормальный ребенок или нет.

— Знаю. И если ребенок идиот, его умерщвляют еще в утробе матери. Кесарево в таких случаях не делают: как же, они слишком высоконравственны, чтобы совершать прямое убийство. Так что приходится этого мертвого ребенка рожать как живого. И наркоза не дают — для схваток необходимо бодрствовать. Страшнее муки не придумаешь. С одной моей подругой так было.

Может быть, это случилось с самой Джой? Где-нибудь там, в Нью-Мексико или в Индии? Вполне возможно. Но я знать этого не желаю.

Не хочу снова растравлять себя жалостью к ней, да и она, по-моему, в сочувствии не нуждается. Сказала же она, что это произошло с какой-то ее подругой. Опять же предположение, что женщина, которой перевалило за сорок, может женить на себе пятидесятилетнего мужчину, заявив ему, что забеременела, кажется совершенно нелепым, так что совет мой мудрым никак не назовешь.

Мне уже не так хочется насолить ей. Она часто использовала меня в своих целях, это верно, но не мстить же ей за это всю жизнь. Похоже, я начинаю ее прощать.

Иногда я испытываю к ней то же, что испытывала бы к своей дочери Роберте, если бы ей довелось пережить подобные кошмарные испытания или не иметь возможности родить желанное дитя. Хотя я склонна думать, что на самом деле Джой могла бы иметь детей и истинная причина ее неудач — не тот подпольный аборт, который ее мать якобы вынудила сделать, когда Джой было всего шестнадцать лет, а то, что она прибегала к помощи противозачаточных средств и уже по собственной воле прошла через множество абортов. Сдается мне, что еще задолго до того, как она вышла замуж за Джефри Касл-мэна, Джой сделала свой выбор: жить, добывая средства к существованию всеми правдами и неправдами, ни в коем случае не обременяя и не связывая себя воспитанием детей. Теперь она раскаивается, что выбрала этот путь, и потому мне жаль ее. Мне кажется, в глубине души она такая же женщина, как и другие, ей хочется иметь своих детей, любить их, растить по своему образу и подобию.

Я так и вижу их: двух девчушек-подростков — у нее наверняка были бы девочки — звонкоголосых, с круглыми хитрыми мордашками, ловко вытягивающих из своих предков то, что им хочется, хотя они этого и не заслужили. Как бы они любили Джой, веселясь и изобретая разные шалости вместе с ней. Одна бы уже сочиняла рассказы, а другая шла в гости с пакетиком презервативов в сумочке и была в курсе всех закулисных сплетен, которыми охотно делилась бы со всем светом.

— А где сейчас твои ребята? — спрашивает она.

Я смотрю на часы:

— Роберта еще в школе. И если не задержится в дискуссионном клубе, вернется около четырех.

— А Гарольд?

— Он в Чоуте. Разве я тебе не говорила?

— Его взяли в Чоут?

Я счастливо киваю головой.

— Он у меня умница.

— А Кеннет когда придет?

— Он отправился в Канзас-Сити — в связи с тем музеем, который там строят.

— О-о.

Я отворачиваюсь — слишком уж много страдания в нервных движениях ее рук. Она не плачет, не борется со слезами и вообще не строит из себя мученицу, как обычно. Ее неподвижный взгляд устремлен на сияющую на мраморном пьедестале фигурку работы Бранкузи — самое ценное приобретение Кеннета.

Господи, как мне повезло! Почему судьбе было угодно одарить меня и детьми, и всеми жизненными благами, в то время как Джой всего этого лишена? Может, потому, что каждый получает по заслугам? Потому что она холодна и бессердечна, и это каким-то таинственным образом мешает ей выносить ребенка?

Но бессердечие может быть порождено и судьбой. И я, будь я дочерью Мэдди Болингброк и Теренса Клера, вела бы себя точно так же? Может быть, не ее вина в том, что все так сложилось?

Кто я, чтобы судить о таких вещах? Я умею лишь рисовать фрукты, цветы и насекомых.

— Я знаю, оба они вырастут замечательными людьми, — говорит мне Джой. В ее голосе совершенно отсутствуют обычные для нее льстивые интонации. Она произносит это бесстрастно, не преследуя никакой тайной цели, просто констатирует факт. Она проиграла. А я победила.