Профессиональное убийство - [63]

На мой первый телефонный звонок ответил не полицейский, а какая-то женщина. Она спросила:

— Вам нужна миссис Солтер?

— Нет, черт возьми! — отчаянно закричал я. — Я звоню из «Рейвенсвуд меншнс». Застрелился человек. Мне нужна полиция.

Едва я объяснил полицейским, в чем дело, как на лестничную площадку поднялся Крук. Он распахнул дверь, встал на пороге и воскликнул:

— Вот те на! Господи, Кертис, что это…

— Не видишь, что ли? — воскликнул я, швырнув трубку. Я не испытывал и не изображал ни малейшего почтения к мертвому, которое считается обычным в подобных случаях.

— Вижу кровь, — угрюмо произнес Крук.

— Что ж, ты хотел этого, так ведь? Снова пролита кровь. Неужели ты не удовлетворен даже теперь? — Нервы у меня были на пределе. — Господи, когда же прибудет полиция?

— Что произошло? — спросил Крук.

— Не знаю. Там на столе есть письма. Я ничего не трогал. Коротая в бесконечных путешествиях время с детективными романами, я узнал, что разумный человек оставляет все в идеальном порядке для полиции.

Крук содрогнулся.

— В идеальном порядке? Ну и выражения ты выбираешь.

Он стоял, глядя с какой-то потрясенной жадностью на эту рухнувшую, обезображенную тушу, у которой было снесено полголовы. Капли крови были даже на одном из конвертов, у локтя мертвого лежала авторучка.

— Эй! — окликнул меня Крук. — Одно из писем адресовано тебе.

— Видимо, так проявилось его эстетическое чувство.

— То есть он знал, что обречен, и решил избавить государство от расходов и неприятностей вешать его. Не знаю, будут ли довольны полицейские. Они любят брать преступников живыми.

Крук положил ладонь на плечо мертвеца.

— Еще теплый, — произнес он. — Когда ты приехал?

— В одиннадцать. Грэм назначил это время.

— Слышал что-нибудь?

— Нет. Но если он воспользовался тем оружием, из которого хотел застрелить меня, то оно было с глушителем. Я мог что-то услышать, только находясь у самой двери.

— Государство сбережет два мешка негашеной извести, — заметил Крук. — А вот и они.

Наконец появились сержант Флетчер и коренастый крепыш с выбритым до синевы подбородком по фамилии Брайс, полицейский врач. Флетчер посмотрел на Грэма, потом на меня, затем на Крука. Брайс глядел только на труп.

— Что у вас тут произошло? — обратился Флетчер к Круку.

Тот указал на меня:

— Сержант, это мистер Кертис. Он обнаружил труп и позвонил вам.

Флетчер задал обычные вопросы о времени прихода, цели свидания, моем отношении к покойному, возможной причине самоубийства.

— Он оставил письма, сержант, — произнес Крук.

Флетчер посмотрел на него с подозрением.

— Я адвокат мистера Кертиса, — пояснил Крук.

— Ему потребовался адвокат для этой встречи?

— Я подозревал, что нам придется иметь дело с трупом — но не с этим.

— С трупом мистера Кертиса?

— Совершенно верно.

— Тогда почему…

— Думаю, вам помогут эти письма, — сказал Крук. Он был из тех людей, кого не запугать никаким сержантам полиции.

Потребовалось соблюсти несколько формальностей, но вскоре мне разрешили вскрыть мое письмо. Это был весьма объемный документ, настолько мелодраматичный, насколько читатели воскресных газет могли бы надеяться. Другое письмо, адресованное коронеру, было факсимильной копией моего — оба письма отпечатали на пишущей машинке.

Вот что содержалось в документе, который был вложен в конверт:

«Что ж, мистер Кертис, значит, последний козырь у вас на руках, и надеюсь, вы довольны. Даже теперь я не понимаю, как вы вышли на мой след. Я думал, что обезопасил себя; вероятно, судьба сыграла со мной злую шутку. Но я дошел до последней черты. Жизнь моя близится к концу, и я предпочитаю сам шагнуть в небытие. Но перед этим должен сделать два заявления. Первое — Фэнни невиновна; она ничего не могла поделать; она не была убийцей, и это письмо должно послужить ее немедленному освобождению. Что она будет освобождена для вас — мысль горькая, но, во всяком случае, меня уже не будет здесь, чтобы волноваться об этом. Второе — Рубинштейн с моральной точки зрения сам повинен в своей смерти. Если кто и напрашивался, чтобы его убили, то это он. Он был надменным, богатым, а подобные грехи никому не прощаются. Объясню, что имею в виду. Я знаю, что Рубинштейн думал обо мне; знаю шутки, которые он отпускал по моему адресу — посредник, спекулянт, человек, боящийся рисков, человек, бог которого золото, человек, достойный осмеяния, глумления, издевки. Он обладал умом и даже в какой-то мере чувствительностью — в том, что касалось его работы, — но был лишен мудрости. Только глупец делает врагов из таких людей, как я. Думаю, он говорил вам, что я люблю те же вещи, что и он, что он тратит свое состояние на покупку этих вещей, а меня больше интересуют деньги. Рубинштейн сделал из меня притчу во языцех. Такое трудно простить. Но он повинен в еще худшем. Рубинштейн покупал за деньги, которые якобы презирал, те вещи, на поиски и спасение которых я тратил жизнь. Купив, прятал их под замок, называл своими, не допускал к ним остальных. Они мои, говорил он. Глупец! Красота не покупается. Человек может получить привилегию хранить ее у себя, дорожить ею, но кем он был, этот маленький серый человек, чтобы владеть сокровищами былых веков? Думаю, он был помешанным, ценности многих сводили с ума. Важничал. Последний халат, который купил Рубинштейн, нашел я, но завладел им он. Я сказал, что хочу видеть его в подобающем месте, в галерее Рубинштейна, и мне пришлось просить о приглашении. Это привело меня в ярость. Я думал, что за это нужно как-то отомстить. Но не убийством. Ни в коем случае. Какая польза мне в его смерти? Но он мнил себя чуть ли не Богом, а когда человек доходит до этой черты, он становится сумасшедшим. Рубинштейн и меня сводил с ума. Я хотел отомстить за себя. Строил планы мести. А потом увидел свой шанс. Когда нашел эти браслеты на Рочестер-роу. Рубинштейн всегда был чрезмерно уверен в себе, убежден, что не оплошает. Я купил эти браслеты и привез в Плендерс. Знал, что оригиналы там, и думал, что буду ждать, когда представится возможность, подменю их теми, что я купил, и Рубин-штейн, этот гордец, будет хранить среди своих сокровищ подделку. Я не собирался говорить ему, и он ни за что бы не догадался. Только эксперт, внимательно рассматривая их, понял бы, что они не подлинные, а когда вещь принадлежит тебе, ты не уделяешь ей особого внимания. Он бы разглядывал их, но как любитель, как владелец, не как эксперт. А я — я хранил бы подлинные браслеты, иногда доставал бы их, смотрел и радовался, что наконец свел с ним счеты.