Проездом - [13]

Во время войны он был минером на тральщике. Их судно сопровождало караван к берегам Шотландии. Ночью вошли в минное поле. За два часа он подорвал десять мин. Шлюпку даже не поднимали на борт. Он пил кофе на камбузе, когда караван перерубил фал одиннадцатой мины. Боцман уже сидел в шлюпке и ждал его. Шлюпка отошла от борта корабля и кормой надвигалась на освещенную прожектором мину. Он раскурил на корме сигарету и приготовился принять мину. Давно прошло то время, когда он должен был силой воли заставить себя коснуться мины руками. Мину качнуло волной, и мокрая выпуклость металла ткнулась в его вытянутые ладони. Он вставил в детонатор конец бикфордова шнура и стал одной рукой отводить мину. Боцман налег на весла, а он раскурил сигарету и прижал ее к срезанному концу шнура.

Он услышал взрыв раньше, чем шнур догорел. Он это хорошо помнил, потому что, когда шлюпку подняло на волну, мина плавала внизу метрах в тридцати от кормы. Он очнулся в воде. На волнах его держал спасательный пояс. Поясом он никогда не пользовался, а в этот раз почему–то его надел. Горел какой–то корабль, освещая пустой горизонт. Он потом узнал, что на минном поле караван был атакован подводными лодками.

Утром его подобрал английский «охотник». Командир «охотника», лейтенант, налил ему стакан «Московской особой» из своих личных запасов. По случаю его спасения пила вся команда. Пили водку за здоровье английской королевы. Пили шотландское виски за здоровье Сталина. Пили грог за здоровье друг друга и за победу союзного флота. Когда пришли в Портсмут, команда не держалась на ногах и у штурвала стоял Ганыкин. На другой день ему показали фотографию в газете: он стоял у штурвала в махровом халате лейтенанта, надетом на голое тело. Халат не прикрывал колен голых ног, а рукава едва доходили до локтей. Подпись под фотографией извещала англичан, что у штурвала стоит русский минер Дмитрий Ганыкин и что если у русских много таких моряков, то Россия — действительно великая морская держава.

На базе, в Мурманске, замполит спросил Ганыкина:

— Тебе не стыдно?

Он ответил:

— Стыдно. — Он подумал, что замполит имеет в виду фотографию.

Но замполит сказал:

— Еще бы не стыдно! Коммунисты там, где трудно, а ты до сих пор не в партии.

Вечером в клубе его приняли кандидатом в члены партии.

Он всегда жил так, как хотел. А разве много людей живет так, как хочется? Он рисовал силуэт судна с открытой палубой и надстройками на корме. Фотографию этого судна он видел в министерстве. Он написал на борту: «Терек» — и выключил настольный свет. Потом он постоял в балконных дверях. От горизонта, расширяясь к берегу, пролегала полоса лунного света. Свет рассеивался по краям, и сизая мгла лежала над морем. В общем–то, он не любил море. Море — это работа: обязательства, планы улова, груды рыбы на палубе и в трюме, сырой, гнилостный запах рыбьей крови. Он не любил моря, но не мог бы без моря жить. Мечты, о которой он боялся сказать даже матери, больше не было: во внутреннем кармане пиджака лежал приказ о назначении его капитаном «Терека». Это сухогрузное судно водоизмещением в девять тысяч тонн было в три раза больше «Веги».

Он прислушался. В ванной комнате время от времени возникал тугой, всасывающий звук. Он прошел гостиную и спальню. Вода в ванне налилась до краев и выливалась через предохранительное отверстие. Он закрутил кран. Вода была прохладной. Он лежал в ванне, пока не замерз, и слышал гулкие удары сердца. Раньше ему случалось выпить много больше, а сердца он не слышал.

Он лег в постель и заснул, как только согрелся.

Он проснулся на рассвете. Рядом стояла пустая кровать. Он редко просыпался на берегу один. Он провел рукой по холодному шелковому покрывалу. В прозрачном воздухе гостиной предметы казались невесомыми. Его тревожила чуткая к звукам пустота огромного номера. Беспокойство росло. В ванной горел свет и лилась вода. Он хорошо помнил, что закручивал кран, но не помнил, погасил ли свет. Ковер щекотал босые ноги. Он прошел по холодным плитам ванной. Из неплотно закрытого крана тонкой струйкой лилась вода. Он прошел в гостиную. В зеркале виден был рассеянный свет солнца над светло–зеленой водой. Босые ноги обжег холодный бетон мокрого от росы балкона. Набережная была пуста. За мостом стоял газетный киоск. Киоск был закрыт. Надо было как–то дожить до шести часов вечера, а вчера он не знал, захочет ли еще раз видеть Лору.

Он проспал с перерывами до десяти часов утра. Каждый раз, когда он просыпался, в гостиной прибавлялось солнца. Солнце просвечивало сквозь зашторенное окно спальни, и под одеялом стало жарко.

Он позавтракал в номере. Официант в белой, не очень чистой куртке вкатил в гостиную трехэтажную тележку с подносами. Он накрыл салфеткой круглый стол. Дмитрий Сергеевич спросил:

— Как теперь ездят на «Золотой берег»?

Официант ответил:

— Так же, как всегда: теплоходом, автобусом, можно вызвать такси.

— Всегда ездили на извозчиках, — сказал Дмитрий Сергеевич.

— При царе Горохе ходили даже пешком, — ответил официант. Он оставил завтрак и вышел из номера, катя впереди тележку. (В гостиницах «Интурист» очень грамотные официанты.)