Проект: Клон Гитлера - [36]

Тогда она впервые поняла, что если Германия проиграет войну, ей тоже пощады не будет. Эта почти мгновенное, обжигающее соприкосновение с миром длинных бараков фабрики смерти, в сторону которых она старалась даже не смотреть, перевернуло ей сознание. Только теперь она по-настоящему поняла, кто она здесь, ведь до сих пор, привыкнув к запаху горелой человечины и чёрному дыму из высокой трубы крематория, она не без успеха убеждала себя, что работа здесь ничем не отличается от её службы в Институте Бухе. Но эти двое рабов с мётлами в руках смотрели на неё, как на ненавистную им госпожу, чья размеренная благополучная жизнь оплачена регулярно удобряющим окрестные поля пеплом миллионов уничтоженных узников.

Теперь Софья не шла к выходу из лагеря, а бежала, стремясь поскорей оказаться в тихом уютном квартале старого Мюнхена, где встречные прохожие улыбаются ей, словно старой знакомой и участливо интересуются: «Как ваши дела фройлян Шорт? Вы, конечно, уже посетили выставку местного клуба кошек? Как вам великолепный ангорский кот нашего парикмахера?…».

Не смотря на идеальную чистоту здешних пешеходных дорожек, спешка и смятение чувств привели к тому, что в какой-то момент каблучок её правой туфельки зацепился за какую-то едва заметную расщелинку и надломился. Но на этом её злоключения не закончились. Софья подвернула ногу и, не сдержав вскрика боли, опустилась на газон. К ней тут же поспешил на помощь какой-то офицер, но первым рядом с пострадавшей дамой оказался Вернике собственной персоной. Оказывается, он курил за окнами одного из ближайших домов, куда зашёл выпить кофе с приятелем, местным фабрикантом. Он ещё издали заметил свою подчинённую и провожал её статную фигуру заинтересованным холостяцким взглядом.

— Вас посмели оскорбить эти двое заключённых? — это было первое, что он спросил, узнав подробности её злоключений. Вернике галантно помог Шорт подняться с холодной травы, после чего заверил: — Обещаю вам, сегодня же вечером оба наглеца будут наказаны за свою дерзость.

— Нет, нет, не надо! Просто я вспомнила, что опаздываю на автобус и проявила неловкость.

— Не защищайте их. Впрочем, они не стоят нашего внимания. Если позволите, я сам отвезу вас домой…

С этого дня Вернике стал каждый вечер поджидать Софью в своём большом открытом автомобиле возле автобусной остановки, в ста метрах от служебной проходной лагеря. Однако, дальнейших шагов для сближения он не предпринимал ещё несколько месяцев, довольствуясь только прощальным рукопожатием своей пассажирки за квартал до её дома. Она сама прочертила эту черту, кротко пояснив: «Простите, Гюнтер, но в вашей стране строгие нравы в отношении одиноких молодых девушек и моя хозяйка будет поглядывать на меня косо, если вы каждый вечер будете шокировать её шикарным видом своего авто».

Софья сама не очень то верила тогда в перспективы их служебного романа, ведь она была русской, то есть представительницей низшей расы, тогда как заинтересовавший её мужчина был истинным арийцем и занимал видное место в нацисткой иерархии. Но прошло несколько месяцев неопределённости, и он решился форсировать события, пригласив её, сперва в местный оперный театр, а затем в ресторан. Там же за столиком он сделал ей официальное предложение. Правда, подано это было под весьма своеобразным соусом:

— Понимаю, что это может прозвучать для вас шокирующе, ведь вы красивая утончённая женщина… Но идёт война и мы с вами тоже в строю, а поэтому то, что в мирное время делается долго и красиво, нынче надо решать в коротких паузах между главным делом. Одним словом вы мне давно нравитесь, фройлян Софья, и я хочу сделать вам официальное предложение стать моей женой.

— Откровенность за откровенность, Гюнтер, но вы же сами знаете, что это не возможно. Я итак в вашей стране на птичьих правах.

— Не беспокойтесь об этом. Прежде чем решиться на этот разговор я получил разрешение на наш брак у «Самого». Отныне вы по всем документам фольксдойч — прибалтийская немка, бежавшая от большевиков.

Гюнтер Вернике оказался не только идеалом зрелой мужской красоты, но и примером настоящего семьянина. Жена являлась для него воплощением жизненной стабильности и ради неё и своего дома он был готов на всё. Шорт быстро привязалась к нему, как к сильному и верному другу, который никогда не предаст и всегда будет терпелив и нежен. Теперь даже когда иногда по вечерам они обсуждали рабочие проблемы, она всегда была на его стороне. Когда однажды кенигсбергский дядюшка Гюнтера в своём письме упрекнул племянника в окончательной потери морали, Софья решительно встала на сторону обожаемого супруга:

— Он думает тебе так просто сойти со своего пути. Пускай сам попробует руководить целым институтом и сохранять научные кадры и подобающее финансирование. Я то знаю, что в последнее время ты просыпаешься посреди ночи в поту, тебе тоже неприятно делать не слишком морально-безупречное дело. Но такова наша жестокая эпоха…

Сама Софья в это время интенсивно работала над новыми методиками сохранения человеческой плоти. Когда-то давно, ещё во время работы над телом Ленина она впервые столкнулась с робкими попытками сохранять человеческую плоть с помощью низких температур. Тогда из этого ничего путного не вышло. Теперь Шорт вернулась к проблеме обогащённая накопленным опытом и вооружённая самой передовой немецкой аппаратурой. Очень быстро она пришла к открытию, что человеческий организм, это по большому счёту гигантский конструктор, где из почти любой ничтожнейшей клетки можно воссоздать единое целое. Для своего времени это была слишком смелая идея. Тем не менее, она зарядила её энтузиазмом на долгие годы.